— Чарльз говорил мне, что ты хочешь стать художником, — после некоторого колебания сказала Джоанна.

Нил свернул с основной дороги и повел машину вверх по крутому склону.

— Я передумал, — коротко ответил он.

— Сам или что-то заставило тебя передумать?

— Я далек от мысли, что гений непременно должен бедствовать. Я, конечно, не считаю себя гением, но, видимо, мог бы создать что-то стоящее.

— Ты говоришь так, будто все у тебя уже в прошлом.

— Так оно и есть.

— Но почему? — удивилась Джоанна. — Если ты всерьез хочешь писать картины, ты не должен сдаваться. Это как любовь к музыке, танцу… или как мечта стать моряком. Она у тебя в крови, и ты не можешь забыть о ней.

— Иногда приходится, — с горечью произнес он. — Ты не можешь стать моряком, если вынужден жить в городе; не можешь писать музыку, если у тебя нет рояля.

— Но писать картины можно где угодно, — возразила она. — Вот как раз сейчас ты мог бы этим заниматься.

Крутой склон кончился, дорога пошла между рядами высоких стройных деревьев.

— Послушай, — тихо сказал Нил, — ты когда-нибудь слышала виртуоза, который играл бы всего час в день, или о балерине, которая добилась успеха без долгих упражнений? Люди почему-то думают, что картину — хорошую картину — ты либо можешь написать, либо нет. Это не так. Чтобы стать художником нужны годы упорного труда. Хорошая картина — не счастливая случайность, а плод многолетней учебы и практики. Художнику нужно время… и средства к существованию. А если не можешь сделать что-то хорошо, лучше вообще не браться.

Они доехали до конца аллеи, потом Нил свернул на лужок. Лучи фар осветили группу сосен, изогнутых от постоянных ветров и скамейку под ними. Подъехав ближе, Нил заглушил мотор и вышел из машины.

Луна скрылась за облаками; глаза Джоанны не сразу привыкли к темноте. Наконец она разглядела, что они стоят на вершине горы, а сзади тянется поросшая вереском пустошь. Нил протянул Джоанне руку.

— Держись. Здесь много рытвин.

Его рука была теплой и крепкой, и Джоанна, держась за нее, дошла до самого края обрыва и оттуда увидела город. Он лежал внизу, совсем рядом и в то же время как будто в отдалении, словно смотришь с самолета.

— Эта цепь голубых огней — обводной канал, а красная неоновая вывеска — пивоварня, — объяснил Нил. — Даже железнодорожный узел в темноте выглядит привлекательно. Жаль, что не всегда темно.

От горечи в его голосе Джоанне стало неуютно, и она поежилась.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Нет. Вечер теплый, — ответила она. — А где бы ты поселился, если бы мог выбирать?

— В Лондоне, — твердо сказал он. — В самом воздухе этого города есть что-то особенное, Лондон меня вдохновляет, а Мерефилд душит. А ты? Где бы ты хотела жить?

Она задумалась, припоминая города, где бывала с отцом. Рио… Афины… Рангун… так много городов, так много воспоминаний.

— Даже не знаю, — тихо сказала она. — Ни в одном городе я не чувствовала себя дома.

Луна выглянула из-за облаков. Нил повернулся к Джоанне, крепче взяв ее за руку. В следующее мгновение она оказалась в его объятиях, и он наклонился, чтобы поцеловать ее.

Джоанна не сопротивлялась, она просто отвернулась, так что его губы коснулись лишь ее щеки.

— В чем дело? — спросил он. — Я тебе не нравлюсь?

— Я тебя еще мало знаю, Нил.

Он ослабил свои объятия, но не выпустил ее.

— Ты не хочешь, чтобы тебя целовали? — Он был так удивлен, что Джоанна чуть не рассмеялась.

— Нет, если это малознакомые люди, — ответила она. — Ты за этим пригласил меня на прогулку?

Нил разжал руки и отпустил ее.

— Прости. Я отвезу тебя домой. — Тон его был сдержанным и обиженным.

Они молча вернулись к машине. Джоанна тронула его за рукав и сказала:

— Не стоит сердиться. Я же не сержусь.

Он помог ей сесть в машину, потом занял место за рулем, но не сразу завел мотор.

— Ты странная девушка, — вдруг сказал он.

— Почему? Потому что не растаяла в твоих объятиях? — чуть насмешливо спросила она. — Или ты решил, что раз я приехала из «веселого Парижа» и работала там в кабаре, значит привыкла к подобным вещам?

— Нет, совсем не в этом дело. Ты ни капельки не похожа на девушку, с которой можно проводить время просто так, — угрюмо произнес он. — Я просто… о, черт! Теперь ты наверняка будешь презирать меня за легкомысленность.