Иванов Георгий Владимирович
Шрифт:
С выходом книги «Петербургские зимы» (1928) воспоминания, которым Георгий Иванов отдал несколько лет жизни, начинают отступать на второй план в его творчестве. Будут еще разрозненные публикации в газетах «Последние новости» и «Сегодня». Но по большей части это — новые редакции ранее уже написанных воспоминаний.
В настоящем издании воспроизводятся некоторые очерки из цикла «Невский проспект», которые пока остаются малоизвестными исследователям творчества Георгия Иванова. В газете очерки не имели нумерации. Чтобы отделить один очерк от другого, публикатор позволил себе их пронумеровать.
Публикация, вступительная заметка и примечания С.Р. Федякина.
I [74]
Год назад в газетах, петитом, мелькнуло:
«Покончил с собой пролетарский поэт Николай Кузнецов» [75] .
Немного раньше, в «хронике советской литературы» я прочел стихи этого же Кузнецова:
…Мы все на легком катере Летим к…74
Впервые: Последние новости. 1927. 4 июля. № 2294. Позже очерк был перепечатан под названием «Романтический бульдог. О самоубийстве пролетарского поэта Николая Кузнецова» (Сегодня. 1933. 26 марта. № 85). Здесь Иванов внес некоторую незначительную правку, сократив общий объем очерка. Героиню, — предмет воздыханий главного героя, — он из Варвары Павловны переименует в Анну Павловну. Наиболее заметные разночтения указаны в примечаниях.
75
Кузнецов Николай Васильевич (даты жизни неизвестны) — поэт из круга Михаила Кузмина, знакомый Георгия Иванова. Судя по всему, поводом к написанию очерка послужило сообщение о самоубийстве другого поэта, Николая Адриановича Кузнецова (1904–1924), входившего в литературную группу «Молодая гвардия». Об этом говорит характеристика, данная ему в «Литературной энциклопедии» (М., 1929–1939. Т. 5. Ст. 703): «…Отрыв писателя от заводской и комсомольской среды, соприкосновение с богемой, материальная необеспеченность — всё это обусловило острый кризис, приведший К. к катастрофе». Совпадение имен могло поначалу ввести Георгия Иванова в заблуждение, но вместе с тем неожиданное причисление «Кокоши Кузнецова» к «пролетарским поэтам» могло дать и неожиданный ключ к раскрытию характера этого персонажа ивановских мемуаров. Образ «Кокоши Кузнецова» появился также в рассказе «Жизель» (Иллюстрированная Россия. 1929. № 2), в основе которого лежал автобиографический материал. Здесь ему дана характеристика: «весёлый скандалист, профессиональный бездельник, никому не ведомый художник и знаменитый игрок на бильярде» (Иванов Г.В. Собр. соч. в 3 т. Т. 2. М.: Согласие, 1994. С. 212).
Грубо сказано, но точно, начистоту. После — Так же начистоту — в рот дуло нагана…
Из недавно полученного письма:
«Умер Кикиша Кузнецов — застрелился в Москве Никто не ждал этого — вы же знаете, какой в нем был “запас жизни” — на четверых бы хватило…»
Значит, никаких сомнений — пролетарский поэт Кузнецов и есть Кикиша…
Этого «пролетарского» поэта я хорошо знал.
* * *
На входной двери второго этажа богатого дома на Сергиевской — медная доска:
«Тайный советник В.В. Кузнецов».
На звонок открывает пожилой господин. Вид у него важный и солидный.
Он с достоинством вам кланяется, с достоинством пропускает в дверь, с достоинством спрашивает, что вам угодно.
Я зашел навестить Николая Кузнецова, поэта. Мы недавно с ним познакомились. На днях он был у меня
теперь я зашел впервые к нему. Я спрашиваю — дома ли Николай Васильевич?
Важный господин — должно быть, и есть тайный советник, «папашка», о котором Кузнецов говорил мне: «живу с папашкой, папашка у меня славный». Ну славный — не то слово: респектабельный, представительный… Но «славный» как-то не подходит к этой официально-корректной фигуре.
— Дома ли Николай Васильевич?
— Дома. Пожалуйте.
Тайный советник, кажется, в самом деле — славный человек. Внешность холодная, а какой любезный: снимает с меня пальто. Я конфужусь, не даю, но он все-таки его стаскивает. Вешает мою шляпу и палку и сам ведет меня в комнату к сыну.
Квартира богатая, но со странностями. Например
я иду вслед за тайным советником через зал. Зал, как полагается быть залу: восемь окон, ампирные диваны, золоченые рамы, бюсты какие-то… Но люстра снята и лежит, повиснув стекляшками, в углу. А на ее крюке укреплена трапеция… Столовая — тоже как столовая, но вдоль дубовой панели в чинном порядке выстроены сапоги — много пар сапог, всех сортов: охотничьи, верховые, желтые, с крагами, бурочные… Еще какие-то комнаты — квартира большая. У закрытой двери провожатый мой стучит.
— Войдите.
Тайный советник (в самом деле, какой любезный человек) пропускает меня в дверь, поддерживая портьеру.
Большая комната. Мебели в ней нет — одни ковры. Всевозможными коврами увешаны стены, устланы полы, коврами должны быть скрыты окна, так как окон нет. На улице день, но здесь горит электричество, большой матовый шар под потолком.
Первое впечатление, что мебели нет — одни ковры и яркий свет. Нет, есть и мебель. В соломенном кресле, перед низким столиком, посередине комнаты, сидит мой знакомый — поэт Кузнецов. На нем трусики, веревочные туфли и ермолка на голове. Больше ничего. На столике перед ним рядами разложены карты: пасьянс.
— А, кто пришел! Извините, пожалуйста, мой костюм: всегда так дома хожу. Что? Мне идет? Пожалуй — такой образине — обезьяний наряд самый подходящий. Ну, усаживайтесь. Хотите вина?
И, оборачиваясь к «тайному советнику», все еще стоящему в дверях:
— Матвей, согрей-ка нам кахетинского…
— Папашкин дворецкий, — поясняет он, — важный, черт. Порядок любит. Извожу его тут со скуки. Я один в квартире, папашка в Монте-Карло продувается.
* * *
Сергей Ауслендер [76] , автор стилизованных рассказов о красавицах и гусарах тридцатых годов, на упрек, что его герои кукольные, не настоящие — ответил:
— Ничуть. О женщинах уже и не говорю: Люба наша приятельница настроена так же романтично, как когда-то ее прабабушка — изменилась только манера держаться. Мужчины?.. Пожалуй, изменились, но Далеко не все. Сколько пушкинских гусаров и Чайльд-Гарольдов толкутся вокруг в нынешних костюмах и галстуках! Поскрести только. Да вот, незачем далеко ходить, этот на краю стола…
76
Ауслендер Сергей Абрамович (1886–1943) — прозаик, драматург, племянник М. Кузмина.