«Тревожимые внутренним огнем…»: Избранные стихотворения разных лет
вернуться

Терапиано Юрий Константинович
Шрифт:

«Когда-нибудь опять весне и свету…»

Когда-нибудь опять весне и свету С открытым сердцем рада будешь ты; Когда-нибудь — как странно думать это — Под новым солнцем расцветут цветы. И мир усталый, бурей потрясенный, Забудет всё, и холод и войну. И этот век, тревожный и смятенный Как мудрый старец, отойдет ко сну.

«Куда ни погляжу, везде…»

Куда ни погляжу, везде Размеры дивно совершенны: Рисунок правилен в звезде, Кристаллы стройны и нетленны. А сердце, глупое, стучит, Тоскует, жалуется, плачет. Что сердцу звезды и лучи? Оно задумано иначе.

«Ласточка нежная носится, носится…»

Ласточка нежная носится, носится В воздухе светлом вечером летним, Кружится в небе, стрелою проносится Над колокольней тысячелетней. Колокол медный, колокол древний Дня окончанье нам возвещает. Тихо над Сеной. Пахнет деревней, Свежей травою, сеном и маем. Черная ласточка с белою шейкой, Как хороша ты сейчас такая: Падаешь низко, скользишь над скамейкой, В небо опять беззаботно взлетая. Вестница счастья, вестница лета, Вестница вечера, друг созерцателя, Стань мне подругой вечернего света, Нежной сестрой в небесах у Создателя.

«Латинский строй и плющ и виноград…»

Латинский строй и плющ и виноград, В уступах стен заржавленные звенья, Развалины старинных колоннад, Прямые островерхие строенья Открыли мне не романтизм, о нет: Тут с памятью воображенье слито — Горит свеча — и на ладони свет, И на ладони будущее скрыто. Мне нет понять его, не прочитать! Звонят к вечерне. Грустно без причины. Лампада веры теплится опять В притворе пресвятой Екатерины. А колокол, весь в зелени, поет — О чем — не знает, и звонарь не знает; Никто в пустую церковь не войдет, И над оградой голуби летают.

«Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны…»

Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны, Как вверху облака и прохладная в Сене вода, Как небесный простор и веселые южные страны, Как сиянье в глазах и улыбка, что греет всегда. А какой-нибудь скучный прохожий (— на что ему эти богатства?) Ничего не увидит вокруг, ничего не поймет. Мы с тобою как братья какого-то тайного братства, Как народ в Гималаях, что там под землею живет.

«Легка, таинственна, неуловима…»

Легка, таинственна, неуловима Мечтательная грусть — и так остра Косая тень, что пролетает мимо Собора, освещенного с утра. Молитвами и звуками органа Как милость вновь на землю низвести? Опять вражда, открытая как рана, Отчаянье встречает на пути. Тысячелетней горечью напева Она звучит — и отвечает ей Печальною улыбкой Приснодева, Склоненная над ношею своей.

«Летом душно, летом жарко…»

Летом душно, летом жарко, Летом пуст Париж, а я Осчастливлен, как подарком, Продолженьем бытия. С мертвыми веду беседу, Говорю о жизни им, А весной опять уеду В милый довоенный Крым. И опять лучи, сияя, Утром в окна льются к нам, Море Чёрное гуляет, Припадает к берегам. И как будто время стало Занавесочкой такой, Что легко ее устало Отвести одной рукой.

«Мир разгорожен надвое забором…»

Мир разгорожен надвое забором. Мы смотрим издали: там наш родимый дом. Но не хочу туда вернуться вором, Тюленем пробираясь подо льдом. Все сорок лет! Нет, больше, что там сорок — Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах И все твердим: «Уже недолго, скоро…» Едва держась от боли на ногах.

«Мы пленники, здесь, мы бессильны…»

Мы пленники, здесь, мы бессильны, Мы скованы роком слепым, Мы видим лишь длинный и пыльный Тот путь, что приводит к чужим. И ночью нам родина снится, И звук ее жалоб ночных — Как дикие возгласы птицы Птенцов потерявшей своих, Как зов, замирающий в черных Осенних туманных садах, Лишь чувством угаданный. В сорной Траве и в прибрежных кустах, Затерянный, но драгоценный, Свет месяца видится мне, Деревья и белые стены И тень от креста на стене. — Но меркнет, и свет отлетает. Я слепну, я глохну — и вот На севере туча большая Как будто на приступ идет.