К середине 1982 года общественно — политическая обстановка на Кубани резко меняется. Во многом это было вызвано не только перестановками в руководстве страны: уходом из жизни Л. И. Брежнева и приходом к власти более твердого политика Ю. В. Андропова, но и возникшими, словно по волшебству, разными громкими делами — «узбекским», «сочинским», «рыбным» и другими. Оглушительный резонанс, прежде всего в кубанском обществе, получило «краснодарское» дело, связанное с личностью бывшего в ту пору первого секретаря крайкома партии С. Ф. Медунова. У Николая Яковлевича с партийным руководителем края, к тому времени многое сделавшим по социально — экономическому преобразованию Кубани и имевшим значительный авторитет в политическом руководстве страны при правлении Л. И. Брежнева, сложились не только деловые, но и добрые личные отношения. Разумеется, ни на каких меркантильных интересах замешаны они не были. Да и не могли быть, ибо у Н. Я. Голубя был неуступчивый и принципиальный характер. Впоследствии с неопровержимой доказательностью выяснилось, что никакой «медуновщины», т. е. личных злоупотреблений Медунова, не было. Историкам, возможно, еще не раз придется исследовать материалы тех спецпроверок и уголовных дел, во множестве возбужденных на территории Краснодарского края. В умело расставленные «сети» попадались не только руководители, преступившие закон, — удар был нацелен прежде всего на очернение крупных партийных, советских и хозяйственных руководителей края. Цель была понятна: показать и доказать, как «медуновщина» разложила кубанское общество. Отсюда появление не только таких громких дел, как первого секретаря Геленджикского горкома партии Погодина, секретаря Сочинского горкома партии Мерзлого, секретаря крайкома партии Тарады, председателя партийной комиссии крайкома партии Карнаухова, но и десятки дел ни в чем не повинных людей. Фильтрации, а затем «чистке» был подвергнут практически весь партийный актив края. Обстановка была настолько накаленной, что некоторые руководители боялись и переставали общаться друг с другом, опасаясь «негативных» связей. На слуху у обывателей была фраза: «Такого-то арестовали или вот — вот арестуют!»

На беседах с ответственными работниками ЦК КПСС, наводнившими край, а по сути допросах, Николай Яковлевич Голубь держался с достоинством. От своих добрых отношений с С. Ф. Медуновым, как иные, не открещивался, а занимал откровенную и честную позицию. Комиссию удовлетворили ответы Н. Я. Голубя, и он продолжил работу в прежней должности председателя крайисполкома. С. Ф. Медунова без «шума» перевели на должность заместителя министра плодоовощного хозяйства страны, и якобы страсти улеглись, а дело временно прикрыли.

Конечно, это была всего лишь очень искусная и принятая в партийные времена инсценировка: Медунова через короткий срок от этой должности освободили и отправили на пенсию, исключив из партии и лишив звания Героя Социалистического Труда. На краснодарской краевой Доске почета, где нанесены фамилии Героев Социалистического Труда, имя Медунова было тщательно затерто.

Николай Яковлевич Голубь оказался в двойственном положении. С одной стороны, все понимали: более достойной по своим морально — политическим, волевым и профессиональным качествам кандидатуры на должность партийного руководителя края не было. С другой — тень, которая падала от опальной фигуры Медунова, не позволяла ее занять.

В ЦК КПСС было принято решение направить на Кубань своего руководителя. Им в июне 1982 года оказался бывший заместитель председателя Совета Министров РСФСР, а затем Чрезвычайный и Полномочный Посол на Кубе Виталий Иванович Воротников.

У Николая Яковлевича как бы открылось второе дыхание, тем более, что все его действия В. И. Воротников искренне поддерживал, с ним ему также удалось наладить доверительные отношения.

Дуэт В. И. Воротников — Н. Я. Голубь был скоротечным: всего год, с июня 1982 по июль 1983 года. Николай Яковлевич продолжал работать в должности председателя крайисполкома, но уже с третьим по счету партийным руководителем края, которым при поддержке М. С. Горбачева стал выходец с Кубани — Г. П. Разумовский. С ним он работал еще два года.

В январе 1985 года Николая Яковлевича Голубя переводят в Москву, где его назначают на высокий и ответственный пост: министром продовольствия России. Он возглавляет организованное по его инициативе Кубанское землячество, ведет большую общественную работу. Но ни на один день не порывает своей связи с кубанской землей, которая родила его и воспитала.

Он, словно заботливую мать, до сих пор вспоминает и горячо любит Кубань и ее замечательный народ.

Владимир Николаевич Щербак, в январе 1985 года сменивший Н. Я. Голубя, был известен мне много раньше, когда он, еще и не подозревая о своей головокружительной карьере, начинал весьма устойчивое, без взлетов, особых рывков и неожиданностей, сплошь и рядом имевших место в партийной и советской работе, свое неуклонное восхождение. На мой взгляд, служебное продвижение В. Н. Щербака было обусловлено особенностями его натуры: большой работоспособностью и умением вовремя сказать, а еще более — промолчать в нужный момент. Эти два обстоятельства, безусловно, характеризовали главного инженера, а затем директора крупнейшего в крае Крымского ордена Ленина консервного комбината, с лучшей стороны. К тому же был он внимательным и приветливым хозяином. Мне почему-то отчетливо врезалось в память одно посещение комбината, еще в пору моей комсомольской работы. Особенно запомнились голубые директорские глаза и неумелое, но искреннее желание угостить нас «по — кубански» в завершение нашего пребывания на комбинате.

— Знаете, — молодым баском произносил Владимир Николаевич, — мы ведь приняли на 1972 год, чтобы достойно встретить 50–летие образования СССР, высокие обязательства… Во — первых, — решительно загибал он пальцы, — необходимо будет обеспечить весь прирост объема производства за счет повышения производительности труда, дать стране

1 миллион 100 тысяч условных банок консервов, реализовать продукции сверх плана… Затем, — энергично продолжил он, — путем внедрения саратовской системы бездефек тного изготовления продукции увеличить выпуск консервов высших сортов…

Он внимательно осмотрел нас своими живыми глазами и продолжил, как бы взвешивая наши производственные познания:

— Добиться присвоения государственного Знака качества одному образцу консервов, сдать в эксплуатацию первую очередь лакопечатного цеха, освоить линию по механизированной очистке овощей, кроме того, оказать шефскую помощь соседнему колхозу «Сопка героев»… Посему, — закончил он, — вызываем на соревнование коллектив Адыгейского консервного комбината…

Нас немного утомило это, казалось, бесконечное перечисление «добиться, повысить и освоить», но мы, комсомольские идеологи, тогда еще сумели разглядеть в Щербаке крепкого производственника и не только приветливого, но и рачительного хозяина. Конечно, в завершение беседы, по неизменной традиции консервщиков, была подана «кровавая Мэри». Делалось это просто: Владимир Николаевич наливал каждому из нас в стакан немного спирта и разбавлял доверху томатным соком, спирт всплывал, и мы с радостным удовольствием отправляли напиток в свои желудки, тут же «закусывая» томатным соком. Рекомендую: хорошая штука! Дело было, однако, не в этом. Именно в те годы Владимир Николаевич Щербак как волею обстоятельств, так и по инициативе крайкома КПСС, которым в ту пору руководил С. Ф. Медунов, начал свое стремительное и, вне сомнения, заслуженное продвижение. Вначале его утвердили начальником краевого управления консервной промышленности, а вскоре пригласили на ответственную работу в краевой комитет КПСС. И здесь нас вновь свели «производственные» обстоятельства: нам практически одновременно предложили новые высокие должности. Владимиру Николаевичу — пост заведующего отделом легкой и пищевой промышленности крайкома партии, а мне — заместителя председателя крайисполкома. С. Ф. Медунов в присутствии второго секретаря крайкома КПСС Н. Я. Голубя говорил нам: «Вам обоим оказано высокое доверие. Это не значит, однако, что завтра об этом узнает полкрая. До поры до времени надо уметь хранить партийные тайны. Завтра вылетайте на собеседование в ЦК КПСС и чтоб перед этим носа из московской гостиницы не показывали…»