— А что за мех?

— Лошонок.

Малинка задумался. Вероятно, особенный какой-нибудь мех. Никогда о нем не слыхивал. Он и не подозревал, что «лошонок» означает «маленькая лошадка», жеребенок.

Наконец донесение было готово. Малинка прочел его, положил среди других бумаг, затем отдал распоряжение, тоже в письменном виде, да еще устно объяснил:

— Сегодня вечером, как стемнеет, часов в пять-шесть, велите рабочим разобрать рекеттешский мост, пусть он на ночь непроезжим станет, а рано утром, тоже часов в пять-шесть, прикажите его опять сбить да всунуть парочку новых перекладин и досок. Так требуют интересы административного управления. Запомните: до самого вечера это строгая служебная тайна. Понятно?

— Вен живи, век учись, — смиренно заметил Клинчок, покачивая головой.

У Малинки было еще одно поручение от губернаторши; он должен был заехать в Рекеттеш и, если. Михай Тоот дома, ухитриться как-нибудь под видом служебного дела или под другим предлогом задержать его на целый день в имении. Малинка поехал, но Михая Тоота не застал, его ожидали только на следующий день. Чтобы дом не оставался без мужчины, сюда временно перебрался Меньхерт Игали, старый управляющий имением. Он был честным, верным человеком, но с весьма блудливым языком, и была у него скверная привычка думать вслух. Однако всякий раз, как срывалось у него с губ словцо, он умел так покаянно произнести: «Простите уж меня, старика», — что сердиться на него было просто невозможно.

Госпожа Тоот уже понемногу ковыляла с палочкой, хоть и прихрамывая, и очень надеялась, что сможет сама отвезти дочь в Бонтовар на большой благотворительный бал. Настроение во время обеда было веселым, пока дог Блиги, явившийся за костями, не принялся громко лаять на Малинку. «Тубо, тебе говорят, — прикрикнул на него Игали, — или у нас теперь всех исправников прогонять будут?»

Он тут же шлепнул себя по губам, мол, простите меня, старика, но было уже поздно: Мари опустила головку и уставилась в тарелку. Глаза госпожи Тоот увлажнились, наступила мучительная тишина. Только за кофе общество немного оживилось, так как появилась вдруг госпожа Хомлоди, внеся с собой свежее веяние.

— Телохранитель явился, — воскликнула она в дверях. — Едем!

— Я готова! — Мари бросилась к ней поцеловать ручку. Палочка госпожи Тоот, засеменившей к гостье, тоже застучала веселее.

Да ведь только не так все просто делается, не зря тут дядюшка Игали пребывает, ему ли не знать, что в дорогу положено. Нет уж, сударынька, ваше превосходительство, пока кирпичей под ноги не нагрею, не выпущу, я-то знаю, что таким маленьким ножкам требуется. И у меня такие были — в трехлетием возрасте. Эх, побыть мне на этих ножках хотя бы мозолью! Простите уж меня, старика.

Пока они усаживались, он не только кирпичи положил в карету, но и две бутылочки с горячей водой приготовил, чтобы руки в муфтах согревать.

— Вы сегодня не беспокойтесь, милая госпожа Тоот, поздненько ягненочка нашего домой привезу, — крикнула из коляски госпожа Хомлоди. — Генеральная репетиция вечером будет, потом у Вильмы небольшой ужин. И полночь минет, пока мы домой доберемся.

— Ничего, — заметил Игали. — Ночь будет лунная. Я все равно заснуть не смогу, подожду барышню.

Малинка проболтал еще часок с госпожой Тоот, потом велел запрягать и уехал. За мостом через Дик, у трактира «Крикун», повстречался ему Клинчок со своими людьми; успокоенный Малинка видел, что колесики мира вертятся по воле администрации.

Когда он добрался до Бонтовара — дни теперь стали короткими, — наступил вечер, все окна комитетского управления были освещены, а двор заполнен каретами. Вероятно, все участники в сборе и переодеваются.

Несколько приглашенных гостей играли в карты в покоях губернатора, им полагалось войти в большой салон, лишь когда сцена будет поставлена, чтобы иллюзия была полной.

Участники долго возились, занимая свои места, но надо отдать должное, сцена удалась. По крайней мере, Копе-рецкий был в восторге: держа в руках картину, он сравнил ее с представшей перед ним живой сценкой, а потом подбежал к жене и влепил ей в губы поцелуй. «Печать, свидетельствующая о верности копии», — сказал он. Успех был признан всеми. Да и кто осмелится возражать губернатору? Малинка горько ухмыльнулся. Фери Ности, здороваясь, кивнул Мари, которая, задрожав и смертельно побледнев, спряталась за пурпурную мантию знатной повелительницы. Несколько придворных дам весело над чем-то смеялись, одна из них бросила конфетку стоявшему в другом углу пажу повелительницы, а тот попытался поймать ее.

Госпожа Хомлоди, изображавшая гофмейстерину, не выхода из роли, ворчливо пожурила их:

— Дамы и девицы, помилосердствуйте, не вертитесь, словно волчки, и не хихикайте в присутствии повелительницы. Во-первых, это неприлично, во-вторых, господин фотограф Чопп будет нас снимать при свете магния.

О, как это было приятно! Но кто способен рассказать обо всем! Сперва пришлось погасить свечи. Наступила кромешная тьма. Пишта Хорт воскликнул: «Можно целоваться!» Кто-то взвизгнул в одном углу, в другом, кто-то чмокнул Вильму, и ее визг выделился особенно резко. Призрачно вспыхнул магний, щелкнул дважды фотоаппарат, и общество было увековечено.

С Вильмой что-то случилось, но догадаться об этом можно было лишь по тому, что, когда участники сняли маскарадные костюмы и появились в столовой, Коперецкий сверлил всех взглядом разъяренного леопарда, а Вильма, проносясь мимо Малинки, тихо, с упреком шепнула: «Какой легкомысленный бес вселился в вас сегодня?» Малинка, конечно, скроил невинную физиономии), а Коперецкий, в конце концов, додумался, что это Фери поцеловал сестру. Ну и глупо, мог бы приискать себе что-нибудь поинтереснее.

Фери, пожалуй, и приискал бы, да не очень-то обстановка позволяла, слишком много глаз было устремлено на него и на Мари. У губернаторши хватило такта не сажать их вместе. Но если б они даже сидели рядом, говорить им пришлось бы лишь на нейтральные темы. А это еще мучительнее, чем не говорить вообще.