Однако в последние дни все же пришлось кое о чем сообщить Коперецкому, — Фери понадобились деньги, чтобы продержаться еще некоторое время под яростными атаками кредиторов. Коперецкий даже выслушать их не захотел, он испуганно заткнул уши пальцами.

— Знать ничего не желаю. Я умываю руки. Делайте, что угодно. Сердце мое с вами, но денег у меня не просите.

— Это только заем, — уговаривала его госпожа Хомлоди. — Фери все тебе вернет.

— Но ведь я не отказываюсь! Одолжу ему, правда, не деньги, но то, что дороже и золота и бриллиантов…

— Что же это? — удивился Фери Ности.

— Я одолжу тебе на несколько дней Бубеника. Когда пускаешься во все тяжкие, Бубеник неоценимое сокровище.

— Мы с благодарностью принимаем его, но не пожалей нам и денег, хоть самую малость.

— Он редкостно хитер, — восторгался губернатор. — И потом интеллигент. Когда-то был актером, у этого плута полно идей. За что он возьмется, то обязательно удастся.

— Ох, до чего же ты непоследователен, дорогой Израиль, — подъезжала к нему татарская княгиня. — Говоришь, что с Бубеником все всегда удается, а в денежной поддержке отказываешь. Без нее и Бубеник ничего не стоит. Провались ты со своим Бубеником! У нас у самих головы на плечах есть.

— Но не такие, как у Бубеника!

Госпожа Хомлоди хорошо знала Коперецкого, она начала с ним спорить, дразнить его, высмеивать за пристрастие к Бубенику, уверенная, что раззадорит его и вызовет на героическую жертву.

— Что? Вы его ни во что не цените? А я ваши планы ни во что не ставлю. Гроша ломаного за них не дам! Но вот если Бубеник возьмется, это совсем другое дело, на Бубеника я и небольшой суммы не пожалею.

Таким образом, они и денег приобрели немного, и Бубеника, которого Фери в тот же день обменял на Пимпоши и посвятил в план.

Бубеник слушал очень внимательно, почесывал то правое, то левое ухо; план ему не нравился.

— Это настоящий механизм, в нем и винтов много, и колес, и пружин, — что-то одно заест, и всему конец. Но мы сделаем все.

Он и в самом деле был сильно разветвлен — план, который предполагалось осуществить двадцатого декабря. В этот день был страшный холод, Малинка, вставший рано утром, увидел, что окна замерзли. За завтраком губернаторша с тревогой сказала:

— Боюсь, за ночь Дик замерз так, что все пойдет прахом.

— Этого не стоит бояться, — заметил Малинка. — Не мог он так замерзнуть, чтобы лед коляску выдержал. Впрочем, я по дороге взгляну. Не нервничайте.

— Вы уезжаете? — спросила губернаторша.

— Мне нужно ехать в Воглань. Вы ведь знаете. Я приказал явиться туда дорожному инспектору. Не знаю, надежный ли он человек?

— Безусловно. Он был у моего мужа управляющим имением, а теперь, когда Крапец сдали в аренду, мы устроили его сюда.

Господин Малинка, который временно исполнял обязанности исправника, подымив губернаторским чубуком, закутался в губернаторскую же шубу и погнал на Воглань.

Перед ним расстилался прекрасный, весь белый, мир. Миллионы алмазных игл сверкали на деревьях, и земля спала под ослепительно-белой шубой. Все было одноцветным, и лишь пар, идущий изо рта лошадей, кучера и Пимпоши, имел чуть сероватый оттенок. Дик, от Бонтовара бегущий прямо к Воглани и сворачивающий за ней к Мезерне, перерезая Рекеттеш, Балинг, Хертян и лежащие рядом степи, не замерз, а бурлил вовсю, со свирепым рокотом мчась по руслу и неся на своих гребнях огромные льдины.

Добравшись до конторы исправника в Воглани, Малинка застал в приемной уже прибывшего дорожного инспектора, пожилого господина с удивительно знакомым ему круглым лицом, шеей, закутанной в гарусный платок, красный с зеленым, и в бекеше, подбитой шкурой жеребенка. Малинка сразу узнал его. Да ведь это Клинчок, бывший седерешский управляющий!

— Значит, окончательно расстались с теми тощими волами? — весело спросил Малинка.

— Расстались, — вздохнул старик. — Именьице-то в аренду пошло, арендатор и волов всех забрал, а меня не пожелал.

— Заходите, старина. Знаете, зачем я вас вытребовал?

— Не знаю, ваша честь, господин временный исправник.

— Скажите, в каком состоянии сейчас рекеттешский мост?

— Мост в данное время в приличном состоянии.

— Когда вы его видели?

— Каждый день вижу. — Он совсем цел?

— Красавец мост, лучший во всем уезде.

— Руки у вас еще зябнут?

— Не зябнут. А что свекольного цвета, так это они от скромности.

— Обогрейтесь немножко у печки. А потом сядьте к столу и пишите мне донесение о том, что рекеттешский мост поврежден… Клинчок вытаращил глаза.

— Вы не так меня изволили понять.

— Нечего мудрить! Делайте, как я приказал, это воля его высокопревосходительства господина, губернатора. Что вы понимаете в высокой политике!

Клинчок вытащил очки, сел к письменному столу и стал писать донесение о том, что мост плох. Со лба у него струился пот, он дважды, останавливался чтобы отереть его и отдышаться: «Фу, фу, ну и жарок мех, ох, и тяжко в нем бумагу составлять».