В гражданской перепалке отец Григория стал на сторону белых, воевал не то у Бакича, не то у Сухарева и вахмистра Хабару посек шашкой партизан из отряда Петра Щетинкина.

Сам Гришка в смуты не лез, однако красных корил и при случае готов был поквитаться за покойника.

Как-то шабер в Слюдянке шепнул парню, что слышал из надежных уст: его, Гришку, могут поставить к стенке за прегрешения старика. Сосед советовал уходить в горы. Немного позже уведомил Хабару: некий японец сбивает ватажку для поисков Золотой Чаши, и можно похлопотать, чтобы парня приняли в долю.

Хабара навестил японца, они обо всем столковались, и Гришка той же ночью ушел в Кырен. Близ села, в нежилом зимовье, артельщику надлежало отыскать безвестного старика Дина и русского с кличкой или фамилией Дикой.

Шабер, провожая Григория в путь, сказал меж делом:

— В Кырене, коли желаешь, прихвати Катьку Кириллову. Не резон девке на людях торчать.

— А на кой она ляд? — поинтересовался Гришка.

— Катька — дочь золотишника Матвея, — пояснил сосед. — Болтали: знал-де Матвей, где искать Чашу, мог, стало быть, и девке сказать.

— Ладно, там видно будеть, — уклонился от согласия Хабара.

Дорога до Кырена была немалая, и артельщик, обдумав слова шабра, решил, что Катьку, пожалуй, стоит взять с собой. Конечно, кто проведает — насмешки будут, грешно и не бабье дело, да то небольшая беда, пережить можно. А вдруг Кириллова и впрямь знает, где Чаша, — вот что важно, этому-цена.

Придя в Кырен и дождавшись ночи, Гришка постучался в избу, указанную шабром, и, затаившись, стал слушать.

Было тихо — ни звука шагов, ни скрипа задвижки — и Хабара удивился, услышав приглушенный голос.

— Чё надо?

— В горы пойдешь? — спросил он.

— Откуль меня знаешь?

— Верный человек сказал, — пояснил артельщик и назвал имя шабра.

— Повремени… я скоро… — согласилась Кириллова.

Через четверть часа она выбралась из дома с понягой. За спиной у нее чернела бердана.

— Пошли, — кивнула она, — только вот уговор; полезешь, я упреждать не стану, — враз из ружья.

— Ладно, — усмехнулся Гришка. — Вы все поначалу строгие, чё никакой возможности нету. А потом, как от мошки, отвязаться нельзя.

Рассказывая эту недавнюю историю, артельщик, казалось, совершенно не интересовался, какое впечатление она производит на слушателя. Андрею даже подумалось, что Хабара вспоминает всё для себя, стараясь укрепиться в мысли: поступил верно.

На Катькин подол Гришка, по его словам, не зарился. В тайге, как известно, и с рябой рай, а Катька, сам видишь, яркая, однако всякому — свой интерес. Юбок на земле, что дерев в тайге, а фарт потому и фарт, что в диковинку. Красоту в миску не положишь, как ни гадай.

Екатерина, доподлинно знал Хабара, происходила из давнего рода старателей. Ее отец, Матвей Кириллов, считался на юге губернии самым фартовым золотишником. Он истоптал Восточный Саян, перекопал тыщи пудов земли, и была ему удача, порой большая — поднимал самородки до пяти фунтов весом. Но, подобно многим людям его дела, Кириллов кланялся водке, и оттого никакие деньги не держались в кармане. Прошлой зимой пьяный Матвей, возвращаясь санями из Иркутска, упал где-то близ Тунки и замерз.

Екатерина — ей только минуло двадцать — уже шесть или семь лет мыла песок с отцом. Она споро управлялась с лотком, на взгляд отличала благородный металл от обманки, знала, где вернее всего искать выход рудного тела. Гришка понимал: она не будет лишний человек в горах, но главное, как говорил, не это. Если девка и впрямь знает от бати тайну Золотой Чаши, Хабара добром, а нет — так хитростью ли, силой вытянет у нее отцовский секрет. Тогда, может, и сыщется могучая золотая жила, гранитная чаша, в которую река намыла множество самородков. Толки о невиданном кладе помнила чуть не вся Восточная Сибирь, но выбрать его из чаши не удалось еще, кажется, никому.

Оставив Кырен, Хабара повел Кириллову в зимовье, где их должен был ждать старик-китаец. Катька безмолвствовала и не отвечала на вопросы, ровно шагая рядом с парнем. Но утром, едва разглядев Хабару, хмуро осведомилась, много ли душ в артели? Ежели только двое — она не пойдет. Когда в тайге один на один — не то что бабу, но и бывалого мужика легко обидеть. Гришка поскреб пятерней затылок и буркнул, что зря метется: люди будут.

Россохатский, слушая рассказ, недоверчиво покачал головой.