Цельное чувство
вернуться

Цетлин Михаил Осипович
Шрифт:

Снег

Снег падал на руки и лица, Мягко слепил глаза, Сверкал, ложась на ресницы, Как алмазная слеза. И казался взор осветленным От напудренных снегом волос И теплым и благовонным, Как от белых душистых роз. Становился воздух морозный, — И земной красотой дыша, Трепетала в дрожи предслезной Умягченная счастьем душа. И губы коснулись нежно (Поцелуй был сдержано-скуп) Холодка и влажности снежной Дрожащих от счастья губ. И выпили, как росинки На утренних чистых цветах, Растаявшие снежинки На этих холодных устах.

Гусеница

Гусеница, будущая бабочка, Что ты знаешь о своей судьбе? Ты уснешь, запеленавшись коконом, Но проснуться легкою, сияющей Бабочкою суждено тебе. И душа моя освобожденная, Средь эфирных, голубых полей, Вспомнит ли, как бабочка о гусенице, О другой, о вялой, спавшей коконом, О слепой, земной душе моей?

«Что я унесу в своем сердце и с чем я уйду?..»

Что я унесу в своем сердце и с чем я уйду? На что оглянусь на мгновенье в последнем бреду? Насытившись всей красотою земною уйду, Нетленной, священной ее красотою — уйду. Со всем, что приснилося людям в блаженном чаду Мечтавшим о чуде, о вечности в райском саду. И с тем, что открылось нам, — знак побывавших в аду, Ожог его пламени! — если теперь я уйду.

ПОРТУГАЛЬСКИЕ СОНЕТЫ ЕЛИЗАВЕТЫ БАРРЕТ БРАУНИНГ (1956)

1. «В мечтанья погруженная однажды…»

В мечтанья погруженная однажды, Я вспомнила о том, как Теокрит В стихах проникновенных говорит О сладостных годах, из коих каждый Несет дары для смертных. Сердце, жаждой Античной красоты полно, горит. А взор, слезами омраченный, зрит Ряд горьких лет, чьей скорбью вечно стражду. Вдруг чувствую — похолодела кровь — Что призрак, за спиной моею стоя, Схватил меня за кудри. Вновь и вновь Пытаюсь вырваться. Но властно: «Кто я?» Он спрашивает. — «Смерть», шепчу, — «Пустое», Звенит ответ, «не Смерть я, а Любовь».

2. «И только трое в целом Божьем свете…»

И только трое в целом Божьем свете Услышали звучанье этих слов: Ты, я, да Он. Карающе-суров, Один из нас — то был Господь — ответил. Исчез видений мир, что был так светел. И образ твой окутал тьмы покров. Лишь сознаешь, людское поборов, Какая сила в Божьем есть запрете. Людские были б не страшны угрозы! Моря ведь не зальют любви, и грозы Ее не сломят. Над громадой гор Сомкнем мы руки. Если б вспыхнул воздух И небеса разверзлись, даже в звездах Найдет родную душу верный взор.

3. «О сердце, что горишь во мраке бессердечий…»

О сердце, что горишь во мраке бессердечий, Ничем не схожи мы: ни даром, ни судьбой. И духи, что следят обоих нас с тобой, Глядят, удивлены непостижимой встречей. Трепещут крылья их и сторонятся плечи. Ты создан, чтоб царить над пышною толпой. Безвестный же певец, я — менестрель слепой, На празднество твое попавший, незамечен. Скажи, что до меня тебе? Ты смотришь вниз На странника-певца с твоей высокой башни, Пока я, прислонясь плечом о кипарис, Тяну во тьме напев унылый свой всегдашний. Ты чужд мне, как земле чужда в величье твердь. И жребий наш сравнять сумеет только Смерть.

4. «Великосветской музы слыша зов…»

Великосветской музы слыша зов, Ты блещешь в замках между пар, под звуки Певца, средь пляски, разомкнувших руки, Ушедших в слух, забыв про ход часов. Зачем приходишь ты поднять засов Жилища мрачного, приюта скуки? Меня к веселой приобщить науке И к отзвукам небесных голосов? Здесь гнезда сов. Летучие здесь мыши Кружатся под навесом ветхой крыши. К чему тут лира звонкая? Молчи! Увы! чем звуки слаще, совершенней, Тем горше отзвук злых опустошений. И кто-то плачет горестно в ночи.

5. «Я сердце тяжкое подъемлю к небесам…»

Я сердце тяжкое подъемлю к небесам Торжественно, как встарь Электра пепел урны Вздымала. Устремив мой взгляд в твой взор лазурный, Я пепел чувств моих вручаю тебе: сам Узришь, какая скорбь нагромоздилась там. Хоть рдеет всё еще в золе огонь пурпурный И может вспыхнуть он, лишь страсти ветер бурный Дохнет. Но пламень свой я вечной тьме предам. С презреньем растопчи мой пепел, друг суровый! Чтоб искры, залетев на смоль твоих волос, Не жгли их, несмотря на твой венок лавровый, И сердце мукою моей не обожглось. Пускай в страдании душа моя окрепла, Но в сердце у меня теперь лишь груда пепла.