День угасалъ; небо было чисто; поля пустли; работы людскія кончились: люди предавали природу себ самой. Думы мои означались постепенно оттнками боле строгими и величавыми. Мраки ночи, густвшіе безпрестанно, обширное безмолвіе, меня окружавшее и перерываемое одними отзывами, рдкими и отдаленными, замнили мое волненіе чувствомъ, боле спокойнымъ и благоговйнымъ. Я пробгалъ глазами по сроватому небосклону, коего предлы были мн уже незримы: тмъ самымъ раскрывалъ онъ во мн, нкоторымъ образомъ, ощущеніе неизмримости. Я давно не испытывалъ ничего подобнаго: безпрерывно поглощаемый размышленіями, всегда личными, всегда обращающій взоры свои на свое положеніе, я сдлался чуждымъ всякому общему понятію: я занятъ былъ только Элеонорою и собою; Элеонорою, къ которой хранилъ одно состраданіе пополамъ съ усталостью; собою, котораго уже вовсе не уважалъ: я себя сжалъ, такъ сказать, въ новомъ род эгоизма — въ эгоизм безъ бодрости, недовольномъ и уничиженномъ: я любовался тмъ, что возрождаюсь къ мыслямъ другаго разряда, что отыскиваю способность забывать себя самого, предаваясь думамъ безкорыстнымъ; казалось, душа моя возстаетъ отъ паденія долгаго и постыднаго.

Почти всю ночь провелъ я такимъ образомъ. Я шелъ, куда глаза глядятъ: я обжалъ поля, лса, селенія, гд все было безъ движенія. Изрдка усматривалъ я въ отдаленномъ жилищ блдный свтъ, пробивающій темноту. Тутъ, говорилъ я себ, тутъ, быть можетъ, какой нибудь несчастный раздирается скорбью или борется со смертью — со смертью, таинствомъ неизъяснимымъ, въ которомъ опытность вседневная какъ будто еще не убдила людей, предломъ неизбжнымъ, который не утшаетъ, не усмиряетъ насъ; предметомъ безпечности необычайной и ужаса преходящаго: и я такъ же, продолжалъ я, предаюсь сей втрености безумной! я возмущаюсь противъ жизни какъ будто этой жизни не имть конца! я разсваю несчастія кругомъ себя, чтобы на свою долю завоевать себ нсколько годовъ ничтожныхъ, которыхъ время не замедлитъ у меня похитить! Ахъ, откажемся отъ сихъ тщетныхъ усилій: насладимся, глядя, какъ сіе время убгаетъ, какъ одни сходятъ дни на другіе: останемся неподвижными, равнодушными зрителями бытія, уже до половины истекшаго; пускай овладютъ имъ, пускай раздираютъ его: теченія его не продлятъ: стоитъ ли его оспаривать?

Мысль о смерти имла надо мною всегда большое владычество. Въ моихъ живйшихъ чувствахъ она всегда смирила меня: она произвела на душу мою свое обычайное дйствіе: расположеніе мое къ Элеонор смягчилось; раздраженное волненіе исчезло: изъ впечатлній сей ночи безумія оставалось во мн одно чувство, сладостное и почти спокойное; можетъ быть, усталость физическая, ощущаемая мною, содйствовала этому спокойствію.

Начинало разсвтать. Я уже различалъ предметы. Я узналъ, что я былъ довольно далеко отъ жилища Элеоноры. Я представлялъ себ ея безпокойство и спшилъ возвратиться къ ней, по возможности силъ моихъ утомленныхъ: дорогою встртилъ я человка верхомъ, посланнаго ею отыскивать меня, Онъ сказалъ мн, что она уже двнадцать часовъ въ живйшемъ страх, что, създивъ въ Варшаву, объздивъ вс окрестности, возвратилась она домой въ тоск неизъяснимой, и что жители ея разосланы по всмъ сторонамъ искать меня. Этотъ разсказъ исполнилъ меня тотчасъ нетерпніемъ довольно тяжкимъ. Мн стало досадно, видя себя подверженнаго Элеонорою надзору докучному. Напрасно твердилъ я себ, что любовь ея одна виною тому; но не самая ли эта любовь была виною сего моего несчастія? Однако же я усплъ одолть сіе чувство, въ которомъ упрекалъ себя. Я зналъ, что она страшится и страдаетъ. Я слъ на лошадь. Я проскакалъ поспшно разстояніе, насъ раздлявшее. Она приняла меня съ восторгами радости. Я былъ умиленъ ея нжностью. Разговоръ нашъ не былъ продолжителенъ, потому что она помнила, что мн нужно отдохновеніе: и я оставилъ ее, по крайней мр на этотъ разъ ничего не сказавъ прискорбнаго для сердца ея.

На другой день всталъ я, преслдуемый мыслями, волновавшими меня наканун. Волненіе мое усиливалось въ слдующіе дни: Элеонора тщетно хотла проникнуть причину онаго. На ея стремительные вопросы я отвчалъ принужденно односложными словами. Я, такъ сказать, хотлъ закалить себя противъ ея увщеваній, зная, что за моею откровенностью послдуетъ скорбь ея, и что ея скорбь наложитъ на меня новое притворство.

Безпокойная и удивленная, она прибгла къ одной своей пріятельниц, чтобы развдать тайну, въ которой она меня обвиняла: алкая сама себя обманывать, искала она событія тамъ, гд было одно чувство. Сія пріятельница говорила мн о моемъ своенравіи, объ усиліяхъ, съ коими отвращалъ я всякую мысль о продолжительной связи, о моей непостижимой жажд разрыва и одиночества. Долго слушалъ я ее въ молчаніи; до той поры я еще никому не сказывалъ, что уже не люблю Элеонори: языкъ мой отказывался отъ сего признанія, которое казалось мн предательствомъ. Я хотлъ однакоже оправдать себя; я разсказалъ повсть свою съ осторожностью, говорилъ съ большими похвалами объ Элеонор, признавался въ неосновательности поведенія моего, приписывая ее затруднительности нашего положенія, и не позволялъ себ промолвить слово, которое ясно показало бы, что истинная затруднительность съ моей стороны заключается въ отсутствіи любви. Женщина, слушавшая меня, была растрогана моимъ разсказомъ: она видла великодушіе въ томъ, что я называлъ суровостью; т же объясненія, которыя приводили въ изступленіе страстную Элеонору, вливали убжденіе въ умъ безпристрастной ея пріятельницы. Такъ легко быть справедливымъ, когда бываешь безкорыстнымъ. Кто бы вы ни были, не поручайте никогда другому выгодъ вашего сердца! Сердце одно можетъ быть ходатаемъ въ своей тяжб. Оно одно измряетъ язвы свои; всякій посредникъ становится судіею; онъ слдуетъ, онъ мирволить, онъ понимаетъ равнодушіе, онъ допускаетъ возможность его, признаетъ неизбжность его, и равнодушіе находитъ себя чрезъ это, къ чрезвычайному удивленію своему, законнымъ въ собственныхъ глазахъ своихъ. Упреки Элеоноры убдили меня, что я былъ виновевъ: я узналъ отъ той, которая думала быть защитницею ея, что я только несчастливъ. Я завлеченъ былъ до полнаго признанія въ чувствахъ моихъ; я согласился, что питаю къ Элеонор преданность, сочувствіе, состраданіе: но прибавилъ, что любовь не была нимало участницею въ обязанностяхъ, которыя я возлагалъ на себя. Сія истина, досел заключенная въ коемъ сердц и повданная Элеонор, единственно посреди смущенія и гнва, облеклась въ собственныхъ глазахъ моихъ большою дйствительностью и силою именно потому, что другой сталъ ея хранителемъ. Шагъ большой, шагъ безвозвратный проложенъ, когда мы раскрываемъ вдругъ передъ взорами третьяго изгибы сокровенные сердечной связи; свтъ, проникающій въ сіе святилище, свидтельствуетъ и довершаетъ разрушенія, которыя тьма окружала своими мраками: такъ тла, заключенныя въ гробахъ, сохраняютъ часто свой первобытный образъ, пока воздухъ вншній не коснется ихъ и не обратитъ въ прахъ.

Пріятельница Элеоноры меня оставила: не знаю какой отчетъ отдала она ей о нашемъ разговор; но, подходя къ гостиной, услышалъ я голосъ Элеоноры, говорящій съ большою живостью. Увидя меня, она замолчала. Вскор развертывала она подъ различными измненіями понятія общія, которыя были ничто иное, какъ нападенія частныя. Ничего нтъ странне, говорила она, усердія нкоторыхъ пріязней: есть люди, которые торопятся быть ходатаями вашими, чтобы удобне отказаться отъ вашей пользы: они называютъ это привязанностью; я предпочла бы ненависть. Я легко понялъ, что пріятельница Элеоноры была защитницею моею противъ нея, и раздражила ее, не находя меня довольно виновнымъ. Я такимъ образомъ былъ въ нкоторомъ сочувствіи съ другимъ противъ Элеоноры: это между сердцами нашими была новая преграда.

Спустя нсколько дней, Элеонора была еще неумренне; она не была способна ни къ какому владычеству надъ собою: когда полагала, что иметъ причину къ жалоб, она прямо приступала къ объясненію безъ бережливости и безъ разсчета, и предпочитала опасеніе разрыва принужденію притворства. Об пріятельницы разстались въ ссор непримиримой.

— Зачмъ вмшивать постороннихъ въ наши сердечныя перемолвки? — говорилъ я Элеонор, - Нужно ли намъ третьяго, чтобы понимать другъ друга? А если уже не понимаемъ, то третій поможетъ ли намъ въ этомъ?

– Вы сказали справедливо, — отвчала она мн: — но вина отъ васъ; бывало, я не прибгала ни къ кому, чтобы достигнуть до сердца вашего.

Неожиданно Элеонора объявила намреніе перемнить образъ жизни своей. Я разгадалъ по рчамъ ея, что неудовольствіе, меня пожиравшее, она приписывала уединенію, въ которомъ живемъ. Прежде, чмъ покорить себя истолкованію истинному, она истощала вс истолкованія ложныя. Мы проводили съ глаза на глазъ однообразные вечера между молчаніемъ и досадами: источникъ долгихъ бесдъ уже изсякнулъ.

Элеонора ршилась привлечь къ себ дворянскія семейства, живущія въ сосдств или въ Варшав. Я легко предусмотрлъ препятствія и опасности попытокъ ея. Родственники, оспаривавшіе наслдство у ней, разгласили ея прежнія заблужденія и разсяли тысячу злорчивыхъ поклеповъ на нее. Я трепеталъ уничиженій, которымъ она подвергается, и старался отвратить ее отъ этого предположенія. Мои представленія остались безуспшными; я оскорбилъ гордость ея моими опасеніями, хотя и выражалъ ихъ бережно. Она подумала, что я тягощусь связью нашею, потому что жизнь ея была двусмысленна: тмъ боле поспшила она завладть снова почетною чредою въ свт. Усилія ея достигли нкотораго успха. Благосостояніе, которымъ она пользовалась; красота ея, еще мало измненная временемъ; молва о самыхъ приключеніяхъ ея — все въ ней возбуждало любопытство. Вскор увидла она себя окруженною многолюднымъ обществомъ: но она была преслдуема сокровеннымъ чувствомъ замшательства и безпокойствія. Я досадовалъ на свое положеніе: она воображала, что я досадую на положеніе ея; она выбивалась изъ него. Пылкое желаніе ея не давало ей времени на обдуманность; ея ложныя отношенія кидали неровность на поведеніе ея и опрометчивость на поступки. Умъ ея былъ вренъ, но мало обширенъ; врность ума ея была искажена вспыльчивостью нрава; недальновидность препятствовала ей усмотрть черту надежнйшую и схватить тонкія оттнки. Въ первый разъ назначила она себ цль: и потому, что стремилась въ этой цли, она ее миновала. Сколько докукъ вытерпла она, ее открываясь мн! сколько разъ краснлъ я за нее, не имя силы сознаться ей въ томъ! Таковы между людьми господство осторожности въ приличіяхъ и соблюденіе мрности, что Элеонора бывала боле уважена друзьями графа П… въ званіи любовницы его, нежели сосдами своими, въ званіи наслдницы большихъ помстій, посреди своихъ вассаловъ. Поперемнно высокомрная и умоляющая, то привтливая, то подозрительно взыскательная, она въ поступкахъ и рчахъ своихъ таила, не знаю, какую-то разрушительную опрометчивость, низвергающую уваженіе, которое обртается единымъ спокойствіемъ.