— Давай.

Мы ныряли, пока не замёрзли. Алька, синяя, как снятое молоко, трясущимися губами выговорила:

— Пойдём домой? Скоро польёт.

Я кивнул, натянул шорты. Рубашку надевать не стал — пусть плечи загорают. Алька облачилась в сарафан и расчёсывала волосы гребешком с мелкими зубцами. Она перехватила мой взгляд и улыбнулась:

— Свой-то не взял?

— Не-а.

— Возьми этот.

— А так разве можно?

— Вообще-то нет. Заклинание на кого-то одного настроено. Но к близким по крови родственникам это не относится.

Я взял гребешок и причесался. Это неожиданно оказалось даже приятно.

— Твой лучше, — не удержался я. — Он уже обученный, волосы не дерёт.

— Можем поменяться, если хочешь.

— Ладно, я свой надрессирую. Будет у меня шелковый.

Мы поднялись по откосу и зашагали через луг, к деревне. Ветер рывками тащил к ней свинцовые тучи.

— Давай быстрее! — заволновалась Алька. — Сейчас дождь вдарит!

Мы побежали. Сначала — по тропинке, потом по дороге, а оттуда выскочили на нашу улицу. У дома напротив валялась куча почерневших от грязи тряпок. Она шевельнулась, и оказалось, что это старуха — дряхлая, грязная, в жутком рванье.

Я остановился, Алька чуть не врезалась в меня.

— Ты чего встал? Бежим!

Я смотрел на старуху.

Она копошилась в пыли, поднимаясь и снова падая. Казалось, её отбрасывает невидимая рука.

Не сговариваясь, мы шагнули к старухе. Она нас не заметила. Встала на колени, сильно наклонившись вперёд. Её лохмотья и спутанные волосы развевались, словно от сильного ветра. Но в двух шагах от неё никакого ветра не было. Всё затихло перед грозой.

Старуха беззвучно продолжала свою борьбу. Она цеплялась за палисадник, траву, неподвижный воздух, пытаясь подняться в полный рост.

Мысленно назвав себя придурком, я сделал шаг и схватил старуху за лохмотья. Почувствовал всей кожей, как взъярился ветер, дернул. Алька вцепилась в старуху с другой стороны.

Мы упали в лопухи у нашего забора.

— Добрые детки, — проскрипела старуха. — Надо же!

— Откуда вы, бабушка? — спросила Алька. А я разглядывал старуху. Лицо у неё было кукольное, но сморщенное, будто куклу совали головой в огонь. На щеках и лбу росли волосы, а глаза тонули в складках век.

Старуха закашлялась.

— Откуда, откуда… Оттуда! — она ткнула в землю костлявым пальцем. — Но это неважно. Я шла к тебе, Максим.

Я обалдел:

— Ко мне? Вы?

Старуха захихикала:

— Что, не узнаешь наставницу? Да, неважно я выгляжу.

Алька глянула на меня: «Сумасшедшая». Я кивнул. А бабка ясным, совсем не старческим голосом спросила:

— Максим, ты совсем ничего не помнишь? Ни Совиный Замок, ни Маркуса?

Я помотал головой.

— Этого я и боялась, — пробормотала старуха. — Но хоть во сне ты должен возвращаться туда!

Теперь я совсем растерялся. О своих снах я рассказывал только Альке. Но она переводила изумлённые глаза с бабки на меня и тоже ничего не понимала.

А старуха запричитала:

— Плохо дело, хуже, чем я думала. Ты здесь, он здесь, а я даже в этом теле не могу. Плохо, плохо…

— Кто — он? — я пытался понять хоть что-то.

Старуха улыбнулась беззубым ртом:

— Это ты должен вспомнить сам. И вернуться.

Я схватил старуху за плечи, закричал, потеряв терпение:

— Что вспомнить? Куда вернуться?

Старуха снова закашлялась, затряслась. И рассыпалась мелкой пылью.

И тут же с неба обрушился дождь.

— Дети, домой! — закричал папа с крыльца.

Алька потянула меня за руку. Дождь лупил по голове, по плечам, а я стоял, глядя, как мутные струи размывают то, что осталось от безумной старухи.

Папа заставил нас снять мокрое и растереться полотенцами. Я завернулся в махровую простыню и плюхнулся на кровать. И тут же вскочил.

— Алька, смотри!

Между подушкой и стеной забились маленькие мохнатые существа. Одно зажмурилось, другое, наоборот, вытаращило глаза.

— Бот? Читок? — сообразил я.

— Хобот, — поправил тот, что зажмуривался, и открыл глаза. — А я Очисток. Мы думали, здесь безопасно…

Алька села на край кровати.

— Что у вас случилось?