Бесплотная волшебница сочла, что они ускользнули, и выместила злость на брошенной лесной деревушке мятежников. Видимо, и те, кто гнался за ними по всем мирам, не ждали, что Хрофт решится вернуть скудные остатки воинства Девчонки туда, откуда им пришлось бежать. Серое смертоносное облако растаяло. Поляна и лес были молчаливы и безлюдны, только несколько десятков ворон важно расхаживали между мертвецами, выбирая себе добычу. Рунгерд, едва сдерживая слезы, бросила в птиц горсть камней, но вороны, сперва испугавшиеся, совсем недолго покружили над полем и снова опустились, не желая покидать столь пышной трапезы.

Велунд удержал Руни, когда та попыталась бросить в птиц новую горсть камней. Мертвое поле заставляло сердце сжиматься от боли, печали и неистребимого, как крылатые падальщики, чувства вины. Но главное: теперь у оставшихся в живых было время. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы передохнуть и попытаться защититься от тех, кто, Хрофт не сомневался, придет сюда вновь — закончить начатое.

Их было слишком мало. Из летунов остались лишь двое. Рунгерд и худощавый невысокий юноша, почти мальчик, раненный в правый бок. Отряд Рихвина насчитывал теперь не более тридцати человек и альвов. К ним присоединились оставшиеся мастера. Тридцать семь. С трудом превозмогающий боль от раны Диркрист и двое потрепанных, но державшихся с неизменным достоинством магов уже осматривались, думая, как лучше выстроить магическую защиту. С ними было сорок. Сорок первым шел Хрофт. Родитель Ратей, который понял, что теперь просто не может уйти.

День или два, и все будет кончено. Единственное, что может спасти эту горстку отчаянных, — счастливый случай. Или если их сильный и страшный противник решит, что расправился с армией Девчонки и теперь дерзкая выскочка не опасна.

Возможно, останься их на одного меньше, так и должно было произойти. Только сорок. Но сорок первым был он — бог Один. И такого противника никто в здравом уме не станет сбрасывать со счетов.

Видимо, подобные мысли пришли в голову не только Отцу Дружин.

Забота о раненых, перевязки потребовали времени. Как и поиски пищи для пусть и небольшого, но проведшего сутки без еды и питья в беспрерывной гонке между мирами и сражениях с разномастными врагами отряда. Хрофт не принимал во всем этом участия. Заняться хозяйством могли и смертные. Он предпочел сделать то, что было под силу только богу. И едва успел возвратиться, устроить Слейпнира в полуразрушенном руками зофаров стойле и войти в дом, как в дверном проеме, в котором уже не было двери, появились две фигуры. Велунд и Рунгерд.

Девушка зябко куталась в плащ, позволив полукровке заговорить первому.

— Ты должен уйти, Отец Дружин, — без лишних слов начал тот и замолчал, может, выбирая слова, а может — ожидая немедленной кары за то, что уже сказал. Но Хрофт остался молчалив и неподвижен. Единственное, что он позволил себе, — бросить быстрый взгляд на девушку, ясно говоривший: ты взяла на себя ответственность за всех этих людей, когда верила в победу, неужели теперь спрячешься за спину своего альвского Учителя?

Рунгерд не стала прятаться. Хотя для того, чтобы сказать то, что она собиралась выговорить сейчас, требовалось не меньше смелости, чем тогда, в хижине посреди Живых скал, когда она отказалась говорить с Одином, требуя возвращения Старого Хрофта.

Сейчас он сидел перед ней на широком топчане, единственном уцелевшем из всей грубой мебели. Огромный, словно давным-давно вырубленный неизвестным скульптором из драгоценного золотисто-коричневого камня, пугающий, но уже не страшный. Грива седых волос, в которой видны слипшиеся от чужой крови пряди. Глаза смотрят, кажется, прямо в душу и читают в ней, как в открытой книге. Бог, сильный и мудрый, бог, единственный из тех богов, что знала Руни, который прислушивался к голосу смертных, который прислушался к ней, пришел ответить на ее молитву, сидел перед ней и ждал, что она сама скажет то, что изменит многое.

— Я прошу тебя, Великий Один, — проговорила она, называя его тем именем, против которого раньше так восставала, — прости меня за то, что я сделала. Прости за то, что втянула тебя, Владыка Асгарда, во все это. И… я прошу тебя уйти.

Озноб бил ее измученное битвой и многими междумирными переходами тело. Голова горела, и мысли путались, не давая ей сосредоточиться и выбрать нужные слова. А выбрать было необходимо. Потому что она больше не увидит его. Ни Одина, ни Хрофта. И больше не будет шанса попросить прощения, что-то изменить, сказать иначе. Слова должны быть такими, чтобы он понял, почему она вынуждена их произнести.

— Я… в ответе за тех, кто служит мне, кто отдал мне свой меч, доверил свою судьбу. И, хотя ты часто называл меня глупой, я понимаю, что моя битва проиграна. Моей армии больше нет. И те, кто остался, не переживут еще одного боя. Но я знаю, если я скажу им, что они вольны идти, куда им вздумается, почти все останутся. Не из-за меня. Из-за тебя, Родитель Ратей. Они пойдут в любую битву с улыбкой, потому что с ними бог. Они готовы умереть, сражаясь рядом с тобой. Поэтому я прошу тебя, уйди, чтобы они жили. Я признаю, что совершила ошибку, за которую мои люди заплатили жизнью. И я желаю спасти тех, кто остался.