есть Влад на случай сюрпризов... Даже в их нынешнем состоянии... Блин! Ну что за бред в

голову лезет! Избить гэбиста при исполнении, убить двух его помощников! На десять лет

ежедневного расстрела тянет! После этого путь только один - назад, в горы, к китайцам.

Если уйдешь. До непроходимых для лошадей тропок - день ходьбы, мигом догонят. Да и

не наш это метод, "шакалами" милиционеров рубить. Пусть арестовывает. Доберемся до

начальства, а уж там...

Сержант повернулся к верховым и что-то громко приказал, показывая рукой. Палец

поочередно упирался в Егора, Лешку, Санька... Аксакал, которого Наташа заботливо

кормила уже третьим "Марсом", оторвался от "дастархана" и обратился к сержанту с

короткой сердитой фразой.

Услышав ответ, старик вытер о халат руки, встал, неторопливо подошел к сержанту и

вдруг изо всей силы огрел его посохом. Тот взвизгнул, но старик не успокаивался. Удары

сыпались один за другим, при этом старик выкрикивал длинные фразы по-киргизски. Егор

разбирал разве что постоянно повторяющееся "шайтан". Сержант не сопротивлялся,

только отступал, прикрываясь руками, и жалобным тоном выкрикивая ответы. "Басмачи"

следили за происходящим с серьезным видом, сосредоточенно качая головами.

Наконец, старик остановился, похоже, просто устав. Опустив посох, он сердито бросил

сержанту длинную фразу, повернулся и что-то сказал, обращаясь к Усольцеву и показывая

посохом на дом. Капитан развел руками.

– Будеш у Абай-таята жит!
– сказал сержант, акцент которого резко усилился.
– Ныкуда

не ходит! Машинэ келет, Кара Таш поэдеш, - и, увидев, что аксакал отошел достаточно

далеко, тихонько добавил.
– Кёкмээ...

Федеративная Республика Германия, г. Вюрцбург.

Степан Андреевич Брусникин, пенсионер

Юбилей был испорчен. Безнадежно. Гости разъехались. Степан Андреевич сидел за

столом, подпирая голову рукой и безнадежно вглядываясь в лужицу разлитого вина,

красным пятном безнадежно испортившим скатерть.

– Что, старый, ностальгия заела?

Вздохнул:

– Не знаю, Варенька. Всегда сомневался, надо ли было ехать. Но тогда... Страну

разрушили, завод закрыли, жить стало не на что. А теперь мои же дети такое про Родину

говорят! Кем они выросли?

– Немцами они выросли, - в свою очередь вздохнув, ответила Варвара Семеновна.
–

Как это сейчас называется... гражданами Евросоюза. Наши дети откликаются на имена

Зигфрид и Марта. А внучки и в паспортах - Ирма и Эльза. Замужем за немцами. И

Феденьку с рождения Фридрихом зовут. Геночка уже заговорил по-немецки. А по-русски

– нет. Все. Они уже не русские, или настолько не хотят ими быть, что перестали быть хоть

кем-то...

– Понимаю. Но помнить-то корни надо! А не повторять всякий бред! Хрущев врал,

Брежнев врал, потом этот, с пятном на голове всё обоврал...

Варвара Семеновна прервала уборку и присела рядом с мужем:

– Они повторяют то, чему их учили. В школе, в газетах, в новостях...

– Сережку? В школе?

– И Сережку. Самая волна хрущевская шла. Да и не все так гладко было, Степ. Сам

вспомни. Хоть Надю ту же. На дне рождения на торте цифры расплылись. Там написано

было "Наде 21 год". Какая-то сволочь донос написала, что это каббалистические знаки и

девчонку посадили.

– Не посадили, - возразил Степан Андреевич, - выслали. И не куда-то в Сибирь, а к

отцу в Караганду. Она же дочь репрессированного бухаринца была. Он точно за дело

сидел. А как освободился, так семью к нему на поселение и выслали. И неизвестно,

выслали или сами уехали.

– Нет, Надя сама бы поехала, только закончив университет. Ей оставалось два экзамена

сдать. Потом замучилась с заочной сдачей. Выслали ее.

– Наверное. Бывали перегибы.

– Вот и я про то. А муж ее? Он же за что сидел? Беспризорник из мусорного бака две

морковки гнилые вытащил, а его за это сперва сторож доской огрел, а потом еще и срок

дали. И на поселение!