Влодов Юрий Александрович
Шрифт:
* * *
Судьба Венере обрубила руки, Чтоб не ласкала смуглого подпаска, Чтоб не хлебнула бабьего позора, Чтоб не стонала: «Я — твоя рабыня!..» * * *
Венера ударила бога! — За то, что лобзался убого. Венера ударила черта! — За то, что терзал непритерто. За вечные женские муки Отсохли Венерины руки. * * *
Старец говорит: «Каменею, терпя. Чувствую земной холод». Дева говорит: «Полюбила б тебя, Если бы ты был молод». Дева говорит: «Грудь от жажды горит!.. Перейми мою жажду!..» Старец говорит: «Нас луна укорит. От ее луча стражду». Старец говорит: «Что такое Господь?! Утро нам сулит муку». Дева говорит: «Погаси мою плоть… Положи на грудь руку…» Дева говорит… Старец говорит… Брачный небосклон синим льдом горит… Ледяная близь!.. Ложе!.. Как смертельна жизнь!.. Боже!.. Причастный тайнам, плакал ребенок.
А. Блок* * *
Природы звериного слуха Коснулся полночный покой, Когда серебристое брюхо Провисло над черной Окой. Сопели зубатые в норах, Храпели подпаски в кустах, Солдаты, хранящие порох, Клевали на энских постах. И только презренная рыба, Брыластый, напыщенный сом, Как некая гибкая глыба, Возникла в свеченье косом. И молча вбирали друг друга, К сторонним делам не спеша, Душа серебристого круга И спящей планеты душа. А в куче пахучих пеленок, В лесной деревеньке Сычи, Причастный всем тайнам ребенок, Заухал, зашелся в ночи!.. * * *
Алкаш в этот вечер не принял ни грамма. Развратник постился под сводами храма. Безрукий до хруста постельницу стиснул. Безногий притопнул и дико присвистнул. Немтырь проорал мировую хулу. Слепец в поднебесье заметил юлу, Манящую смутным небесным приветом, Воспетую неким бездомным поэтом… А мудрый прохожий решил, что она — Всего лишь луна… * * *
Пустыню искрами осыпал НЛО!.. Ночная мгла забилась, как в падучей!.. Запела Соломоновой пастушкой!.. Заплакала подраненным ребенком!.. Разбойником безбожным рассвисталась!.. Крысиный писк растаял в пыльном небе… Сухая пыль осыпалась во тьме… Иуда от подземного толчка проснулся, Замычал от скотской боли, Оперся на руки: о-о! Два тупых гвоздя Торчали в очугуненных запястьях! Хотел вскочить: о! каждая ступня Пылала, точно чертово копыто! — Как если б капли олова прожгли И шкуру, и растянутые жилы!.. Он сипло возопил: «Я трижды прав! Ты — лицемер! Ты — подлый искуситель! Трусливый и разнузданный ханжа!..» И рухнул, омываясь липким потом, И терся лбом о скомканное ложе… Заметил на подушке — кровь, не пот, Кровь, а не пот! И потерял сознанье!.. И захрипел… И где-то взвыл кобель… Я счастлив, мой тринадцатый апостол! По-школьному незрячая любовь… Прощаю слепоту и глухоту, Твой бред ночной улыбкой отгоняю, Целую руки исказненные твои, Ступни твои дыханьем охлаждаю… К тому же не забудь, что НЛО, Лишь плоская вселенская тарелка Из плоских местечковых анекдотов! А я — увы! — программа НЛО! — Я — вымысел носатого народа! А разве можно вымысел предать? И нет гвоздей в твоих запястьях детских… И ноженьки усталые стройны… Спи, мой дружок, все будет хорошо! А я подсяду к старому торшеру И закурю. И все начну сначала. Пустыню искрами осыпал НЛО!.. Гомер, Бетховен, природа и автор Природа слепа, Как всевидящий мастер Гомер. Природа глуха, Как всеслышащий мастер Бетховен. Гомер — незряч. От жизни отлучен. И потому Христа провидит он. Он только написать его не смеет (Быть может, и захочет — не сумеет…). Христос на раны круто сыплет соль, Черны речей подземные ключи, Вокруг него растет из боли боль, И в страхе суетятся палачи. Бетховен, так сказать, безбожно глух! А потому имеет высший слух! И он импровизирует Христа… Журчат речей арычные ключи… Душа Христа — расхристанно проста, И от души смеются палачи!.. Слепа, глуха, но дерзостна Природа! — «Пришелец тот был неземного рода! Не зря трещали сполохи в ночи!.. Все было, есть и будет — под вопросом!.. Но знайте: под мистическим гипнозом Бессмертный крест вбивали палачи!..» А где же Автор? — что добавит он?.. …Родился я и погрузился в сон… Я был своим рожденьем изнурен и усыплен… Судьбы моей орбита мерцала, как молочная река… Но видел я — сквозь веки — сквозь века — Тебя, иконописная доска! — Безвольное лицо гермафродита С отметиной проказной у виска!.. И он предостерег меня перстом!.. И понял я!.. Но это все — потом… * * *
Над пышностью искусств, над сухостью наук, Как будто где-то вне… в абстракции… вдали… Вселенство во плоти, настырно, как паук, Сосет из года в год живую кровь Земли… Спаси людей, любовь, от непотребных мук! — От жизни исцели! — от смерти исцели!.. Книга первая. «Явился Бог средь бела дня…»
* * *
Явился Бог средь бела дня: — Пойдешь ли, краля, за меня?! Смотри: я молод! я пригож! На кузнеца лицом похож. А что в глазах не тот привет, Так это, краля, лунный свет! Ну как?.. — Пошла бы я шутя-любя, Да ласка рыбья у тебя! Не замилуешь у ворот, Не уведешь за огород… Ведь ты не парень, ты — Господь! А нам нужна живая плоть, Вот так… Слегка нахмурился Творец: — Давай брататься! Эй, кузнец! Смотри: я молод! я пригож! И на тебя, заметь, похож! А что в руках не тот привет, Так мне ведь черт-те сколько лет!.. Ну как?.. — Сбратался б я, шутя-любя! — Порода рыбья у тебя. Ухватки нет, смекалки нет, Как за тебя держать ответ?! Ты — не товарищ, ты — Господь, А мне нужна мужичья плоть, Вот так… Бог неба, суши и морей Пришел к худой избе: — Стань, бабка, матерью моей, Возьми меня к себе!.. Старуха выдохнула: — Ох!.. Старуха вымолвила: — Бог! Твоя святая власть… А я к тебе, мой голубок, Почти что собралась… В кювет присел усталый Бог, Как старый инвалид, И начал щупать левый бок — Не сердце ли болит? Но не нащупал ничего, И понял он тогда, Что нету сердца у него, И в том его беда. Тут впору б душу опростать — А где слезу добыть? Да, человеком трудно стать! Уж проще Богом быть! * * *
В глуши веков какой-то бог — Душа загадочного неба, Сошел в селенье — нищ, убог, И попросил питья и хлеба. «Ха-ха!.. — затопал круг мирской, — Добоговался!…Догрозился!..» И непристойный жест мужской В глазах пришельца отразился. «Все так, — подумал бог в ответ. — Зря херувим принес тревогу. Очеловечен белый свет, И — слава Богу!» Но понял бог вторым нутром, Что сам попал в свои же сети, И хмыкнул, явно не с добром: «Сочтемся, дети!..» Но третий голос тут как тут: «Пусть божьи молнии не реют! Прости землян — они растут! — Авось — дозреют…» Господь смиренно взор скосил, И встал в своей одежке жалкой, И приказал, как попросил: «Не бейте палкой!..» И заскучал — внезапно, вдруг, И на глазах землян разросся, И как рассек, раздвинул круг!.. И воспарил!.. Исчез!.. Вознесся!.. * * *
В порыве человечьей простоты Пристали к Богу: «Все ли знаешь ты?!» Бог отрубил: «Не знаю ничего». И — прокляли! И плюнули в него! И бросили убойные каменья! Но небо обозначило знаменье: Младенец, опоясанный змеей, В слепых слезах явился над землей! И накатилось глыбой с высоты: «Что знаешь ты?..» * * *
Поставили Богу дурманный поднос. Эфирное зелье ударило в нос!.. Он поднял граненый священный бокал Как раз над Сибирью, над скопищем скал: «Я пью за великий земной поворот: Пусть правит планетой великий народ! Великая правда! Великая ложь! Великие реки! Великая рожь!..» И выпил Всевышний… И бросил бокал… И в громе родился священный Байкал!.. В движенье и ропот моторы пришли, И ангел, как робот, налег на рули… И ангел подумал, свивая спираль: «О, как ты наивен, всезнающий враль!»