Влодов Юрий Александрович
Шрифт:
* * *
Рыжий апостол, замызган и бос, Задал Учителю робко Самый существенный полувопрос, Глупый, как пробка: «Если разверзнутся хляби и Суд Всех безымянных разбудит?!» «А-а, ерунда! — усмехнулся Исус, — Хуже не будет. Видишь? — и месяц прощально поник, Но от него не убудет…» «Благослови! — прошептал ученик. — Хуже не будет…» * * *
На драном лужке в Гефсиманском саду Сбивались в бараний кружок, А солнечный спрут в этом райском аду По-черному жег. Бесполые юноши вякнули тост Во здравие рек и хлебов. «Была бы любовь! — отозвался Христос. — Была бы любовь!» Лягушечья желчь исторгалась из уст, Дымилась испарина лбов… «Была бы любовь! — отмахнулся Исус. — Была бы любовь!..» Вселенская ржа не имеет границ! И только любви — не распять!.. А странное облако, падая ниц, Взмывало опять… * * *
Говорил Назарянин блуднице: «Замоли перед Богом грехи, Припади к сероглазой божнице — К неземному зерцалу реки… Та река непомерно глубока, Меж пустынных течет берегов, В ней глаза несравненного Бога Потемнели от ваших грехов…» И склонилась нагая блудница К роковому зерцалу реки… И темнела, чернела божница От простертой греховной руки… * * *
Он ей сказал: «Не бойся, ты — жена, Достоинства мужского половина». И обвила блудницу тишина, И эта тишина была невинна. Он пояснил: «Господние уста Общаются с объектом бестелесно. Ты — мотылек, взлетающий с куста, Твоя любовь мгновенна и безвестна…» Сказала дева: «Гефсиманский сад — Всевышнее томительное поле!.. Ты дал мне жизнь… Возьми ее назад… Я мотылек, я — бабочка, не боле…» Стоял июль на солнечных часах, Еще вовсю пускала соки плаха, И тихий ангел плакал в небесах, Как тайная невидимая птаха… * * *
Внимал Иуда чуждому Христу — «…познавший грязь — познает чистоту…» Мрачнел Иуда: ха! — нагая ложь!.. — «…познав суму, богатство обретешь… …в клубке смертей — бессмертной жизни свет…» …Клубок сетей на целый белый свет!.. * * *
«Будь счастлив!» — пожелал Христос Иуде. Тот усмехнулся: «Вот так мышь на блюде!.. Был слеп осел в своем ослином счастье, А что в итоге, кроме волчьей пасти?.. Остались от счастливца — хвост да грива…» «Пожалуй, так», — сказал Христос игриво. * * *
Христос врубил вопрос ребром, Спружинил, как змея: «Предашь — заплатят серебром, А у тебя — семья!.. Пусть для землян ты будешь тать, Пусть пострадает плоть… Но я молю тебя предать! — Так повелел Господь!..» Иуда взмок… Рванулся вон — В слепое пекло дня… Его ловил тоскливый стон: «О брат! — предай меня!..» * * *
Прогнозировал всеми фибрами Утопическую идею, Зашифрованными верлибрами Зачаровывал Иудею. Но — кишело людское логово. Но — дороги легли крестово. Стало ясно, что Богу — Богово, А бродяге Христу — Христово. * * *
Над Иудеей — ночная дрожь. Мерзлая площадь. Бугры халуп. Пасынок молит: «Прикончим ложь!» Отчим смеется: «Ты слаб и глуп!» Северный ветер. Не повезло. Месяц от стужи не рыж, а рус… Пасынок молит: «Прикончим зло!» Отчим смеется: «Землянин! Трус!» Настежь раскрыты глаза планет. Пасынок вскрикнул: «Старик и жмот!» Замерло Небо. Ответа нет. Замерло Время. Стоит и ждет. Книга четвёртая. Крест
* * *
Листва в Иудее опала… Бездомье пришло и опала… Вся крыша судьбы протекла… Он молвил: «Послушай, Иуда! — Теперь мне действительно худо, — Рискни, приюти до тепла… Мне худо, ты слышишь, Иуда? Что далее — голод, простуда, И, может быть, даже — арест!..» Иуда взмолился: «Учитель! Ты — мученик наш и мучитель! Спасенье для гения — крест!..» Без лишних упреков и прений Ушел успокоенный гений, Убрел от людского тепла… А зимней природы опала Дождями и снегом опала… Вся крыша Земли протекла!.. Двое
Маленькая поэма
Иисусе на плахе От пылающих глаз Сатаны Глаза отвел… * * *
Возник земной искус В зеленой сини: Глазастый Иисус — Господен Сыне. Духовностью влеком, С мечтой о благе, Ступает босиком По теплой влаге. Светлейший луч сквозной — Его молитва, Что ангельской слезой В пути полита. С восхода отдан весь Цветам и гнездам, Несет земную весть Господним звездам. Кто воет позади?! — Шакал ли, бес ли? Казни, но пощади, Отец Небесный! Удушья тяжкий слой. Тяжелый воздых. И дьявольской хулой Оплеван воздух.