Собрание сочинений в одном томе
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

ПАМЯТНИК

Я при жизни был рослым и стройным, Не боялся ни слова, ни пули И в привычные рамки не лез, — Но с тех пор, как считаюсь покойным, Охромили меня и согнули, К пьедесталу прибив ахиллес. Не стряхнуть мне гранитного мяса И не вытащить из постамента Ахиллесову эту пяту, И железные ребра каркаса Мертво схвачены слоем цемента, — Только судороги по хребту. Я хвалился косою саженью — Нате смерьте! — Я не знал, что подвергнусь суженью После смерти, — Но в обычные рамки я всажен — Н'a спор вбили, А косую неровную сажень — Распрямили. И с меня, когда взял я да умер, Живо маску посмертную сняли Расторопные члены семьи, — И не знаю, кто их надоумил, — Только с гипса вчистую стесали Азиатские скулы мои. Мне такое не мнилось, не снилось, И считал я, что мне не грозило Оказаться всех мертвых мертвей, — Но поверхность на слепке лоснилась, И могильною скукой сквозило Из беззубой улыбки моей. Я при жизни не клал тем, кто хищный, В пасти палец, Подходившие с меркой обычной — Отступались, — Но по снятии маски посмертной — Тут же в ванной — Гробовщик подошел ко мне с меркой Деревянной… А потом, по прошествии года, — Как венец моего исправленья — Крепко сбитый литой монумент При огромном скопленье народа Открывали под бодрое пенье, — Под мое — с намагниченных лент. Тишина надо мной раскололась — Из динамиков хлынули звуки, С крыш ударил направленный свет, — Мой отчаяньем сорванный голос Современные средства науки Превратили в приятный фальцет. Я немел, в покрывало упрятан, — Все там будем! — Я орал в то же время кастратом В уши людям. Саван сдернули — как я обужен, — Нате смерьте! — Неужели такой я вам нужен После смерти?! Командора шаги злы и гулки. Я решил: как во времени оном — Не пройтись ли, по плитам звеня? — И шарахнулись толпы в проулки, Когда вырвал я ногу со стоном И осыпались камни с меня. Накренился я — гол, безобразен, — Но и падая — вылез из кожи, Дотянулся железной клюкой, — И, когда уже грохнулся наземь, Из разодранных рупоров все же Прохрипел я похоже: «Живой!» 1973

Я ИЗ ДЕЛА УШЕЛ

Я из дела ушел, из такого хорошего дела! Ничего не унес — отвалился в чем мать родила, — Не затем, что приспичило мне, — просто время приспело, Из-за синей горы понагнало другие дела. Мы многое из книжек узнаём, А истины передают изустно: «Пророков нет в отечестве своем», — Но и в других отечествах — не густо. Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю Получили лишь те, кому я б ее 'oтдал и так. Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю, Подымаюсь по лестнице и прохожу на чердак. Пророков нет — не сыщешь днем с огнем, — Ушли и Магомет, и Заратустра. Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо. А внизу говорят — от добра ли, от зла ли, не знаю: «Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!» Паутину в углу с образов я ногтями сдираю, Тороплюсь — потому что за домом седлают коней. Открылся лик — я встал к нему лицом, И Он поведал мне светло и грустно: «Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо». Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело, — Конь падет подо мной — я уже закусил удила! Я из дела ушел, из такого хорошего дела: Из-за синей горы понагнало другие дела. Скачу — хрустят колосья под конем, Но ясно различаю из-за хруста: «Пророков нет в отечестве своем, — Но и в других отечествах — не густо». 1973

ДИАЛОГ У ТЕЛЕВИЗОРА

— Ой, Вань, гляди, какие клоуны! Рот — хочь завязочки пришей… Ой, до чего, Вань, размалеваны, И голос — как у алкашей! А тот похож — нет, правда, Вань, — На шурина — такая ж пьянь. Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь, — Я — правду, Вань! — Послушай, Зин, не трогай шурина: Какой ни есть, а он — родня, — Сама намазана, прокурена — Гляди, дождешься у меня! А чем болтать — взяла бы, Зин, В антракт сгоняла в магазин… Что, не пойдешь? Ну, я — один, — Подвинься, Зин!.. — Ой, Вань, гляди, какие карлики! В джерси одеты, не в шевьёт, — На нашей Пятой швейной фабрике Такое вряд ли кто пошьет. А у тебя, ей-богу, Вань, Ну все друзья — такая рвань И пьют всегда в такую рань Такую дрянь! — Мои друзья — хоть не в болонии, Зато не тащут из семьи, — А гадость пьют — из экономии: Хоть поутру — да на свои! А у тебя самой-то, Зин, Приятель был с завода шин, Так тот — вообще хлебал бензин, — Ты вспомни, Зин!.. — Ой, Вань, гляди-кось — попугайчики! Нет, я, ей-богу, закричу!.. А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу. В конце квартала — правда, Вань, — Ты мне такую же сваргань… Ну что «отстань», опять «отстань», — Обидно, Вань! — Уж ты б, Зин, лучше помолчала бы — Накрылась премия в квартал! Кто мне писал на службу жалобы? Не ты?! Да я же их читал! К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль — позор один. Тебе шитья пойдет аршин — Где деньги, Зин?.. — Ой, Вань, умру от акробатиков! Смотри, как вертится, нахал! Завцеха наш — товарищ Сатиков — Недавно в клубе так скакал. А ты придешь домой, Иван, Поешь и сразу — на диван, Иль, вон, кричишь, когда не пьян… Ты что, Иван? — Ты, Зин, на грубость нарываешься, Все, Зин, обидеть норовишь! Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой — там ты сидишь! Ну, и меня, конечно, Зин, Все время тянет в магазин, — А там — друзья… Ведь я же, Зин, Не пью один! 1973

ПЕСЕНКА ПРО КОЗЛА ОТПУЩЕНИЯ

В заповеднике (вот в каком — забыл) Жил да был Козел — роги длинные, — Хоть с волками жил — не по-волчьи выл — Блеял песенки всё козлиные. И пощипывал он травку, и нагуливал бока, Не услышишь от него худого слова, — Толку было с него, правда, как с козла молока, Но вреда, однако, тоже — никакого. Жил на выпасе, возле 'oзерка, — Не вторгаясь в чужие владения, — Но заметили скромного Козлика И избрали в козлы отпущения! Например, Медведь — баламут и плут — Обхамит кого-нибудь по-медвежьему, — Враз Козла найдут, приведут и бьют: По рогам ему и промеж ему… Не противился он, серенький, насилию со злом, А сносил побои весело и гордо. Сам Медведь сказал: «Робяты, я горжусь Козлом — Героическая личность, козья морда!» Берегли Козла, как наследника, — Вышло даже в лесу запрещение С территории заповедника Отпускать Козла отпущения. А Козел себе все скакал козлом, Но пошаливать он стал втихомолочку: Как-то бороду завязал узлом — Из кустов назвал Волка сволочью. А когда очередное отпущенье получал — Всё за то, что волки лишку откусили, — Он, как будто бы случайно, по-медвежьи зарычал, — Но внимания тогда не обратили. Пока хищники меж собой дрались, В заповеднике крепло мнение, Что дороже всех медведей и лис — Дорогой Козел отпущения! Услыхал Козел — да и стал таков: «Эй вы, бурые, — кричит, — эй вы, пегие! Отниму у вас рацион волков И медвежие привилегии! Покажу вам „козью морду“ настоящую в лесу, Распишу туда-сюда по трафарету, — Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу, И ославлю по всему по белу свету! Не один из вас будет землю жрать, Все подохнете без прощения, — Отпускать грехи кому — это мне решать: Это я — Козел отпущения!» …В заповеднике (вот в каком — забыл) Правит бал Козел не по-прежнему: Он с волками жил — и по-волчьи взвыл, — И рычит теперь по-медвежьему. 1973

СМОТРИНЫ

В. Золотухину и Б. Можаеву

Там у соседа — пир горой, И гость — солидный, налитой, Ну а хозяйка — хвост трубой — Идет к подвалам, — В замок врезаются ключи, И вынимаются харчи; И с тягой ладится в печи, И с поддувалом. А у меня — сплошные передряги: То в огороде недород, то скот падет, То печь чадит от нехорошей тяги, А то щек'y на сторону ведет. Там у соседа мясо в щах — На всю деревню хруст в хрящах, И дочь — невеста, вся в прыщах, — Дозрела, значит. Смотрины, стало быть, у них — На сто рублей гостей одних, И даже тощенький жених Поет и скачет. А у меня цепные псы взбесились — Средь ночи с лая перешли на вой, Да на ногах моих мозоли прохудились От топотни по комнате пустой. Ох, у соседа быстро пьют! А что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют И не накладно? А тут, вон, баба на сносях, Гусей некормленных косяк… Да дело даже не в гусях, — А все неладно. Тут у меня постены появились, Я их гоню и так и сяк — они опять, Да в неудобном месте чирей вылез — Пора пахать, а тут — ни сесть ни встать. Сосед малёночка прислал — Он от щедрот меня позвал, — Ну, я, понятно, отказал, А он — сначала. Должно, литровую огрел — Ну и, конечно, подобрел… И я пошел — попил, поел, — Не полегчало. И посредине этого разгула Я пошептал на ухо жениху — И жениха как будто ветром сдуло, — Невеста, вон, рыдает наверху. Сосед орет, что он — народ, Что основной закон блюдет: Что — кто не ест, тот и не пьет, — И выпил, кстати. Все сразу повскакали с мест, Но тут малец с поправкой влез: «Кто не работает — не ест, — Ты спутал, батя!» А я сидел с засаленною трешкой, Чтоб завтра гнать похмелие мое, В обнимочку с обшарпанной гармошкой — Меня и пригласили за нее. Сосед другую литру съел — И осовел, и опсов'eл. Он захотел, чтоб я попел, — Зря, что ль, поили?! Меня схватили за бока Два здоровенных мужика: «Играй, паскуда, пой, пока Не удавили!» Уже дошло веселие до точки, Уже невесту тискали тайком — И я запел про светлые денечки, «Когда служил на почте ямщиком». Потом у них была уха И заливные потроха, Потом поймали жениха И долго били, Потом пошли плясать в избе, Потом дрались не по злоб'e — И всё хорошее в себе Доистребили. А я стонал в углу болотной выпью, Набычась, а потом и подбочась, — И думал я: а с кем я завтра выпью Из тех, с которыми я пью сейчас?! Наутро там всегда покой, И хлебный мякиш за щекой, И без похмелья перепой, Еды навалом, Никто не лается в сердцах, Собачка мается в сенцах, И печка — в синих изразцах И с поддувалом. А у меня — и в ясную погоду Хмарь на душе, которая горит, — Хлебаю я колодезную воду, Чиню гармошку, и жена корит. 1973

«Штормит весь вечер, и пока…»

Штормит весь вечер, и пока Заплаты пенные латают Разорванные швы песка — Я наблюдаю свысока, Как волны головы ломают. И я сочувствую слегка Погибшим — но издалека. Я слышу хрип, и смертный стон, И ярость, что не уцелели, — Еще бы — взять такой разгон, Набраться сил, пробить заслон — И голову сломать у цели!.. И я сочувствую слегка Погибшим — но издалека. А ветер снова в гребни бьет И гривы пенные ерошит. Волна барьера не возьмет, — Ей кто-то ноги подсечет — И рухнет взмыленная лошадь. И посочувствуют слегка Погибшей ей, — издалека. Придет и мой черед вослед: Мне дуют в спину, гонят к краю. В душе — предчувствие как бред, — Что надломлю себе хребет — И тоже голову сломаю. Мне посочувствуют слегка — Погибшему, — издалека. Так многие сидят в веках На берегах — и наблюдают Внимательно и зорко, как Другие рядом на камнях Хребты и головы ломают. Они сочувствуют слегка Погибшим — но издалека. 1973

БАЛЛАДА О КОРОТКОЙ ШЕЕ

Полководец — с шеею короткой Должен быть в любые времена: Чтобы грудь — почти от подбородка, От затылка — сразу чтоб спина. На короткой незаметной шее Голове удобнее сидеть, — И душить значительно труднее, И арканом не за что задеть. А они вытягивают шеи И встают на кончики носков: Чтобы видеть дальше и вернее — Нужно посмотреть поверх голов. Все, теперь ты — темная лошадка, Даже если видел свет вдали, — Поза — неустойчива и шатка, И открыта шея для петли. И любая подлая ехидна Сосчитает позвонки на ней, — Дальше видно, но — недальновидно Жить с открытой шеей меж людей. Вот какую притчу о Востоке Рассказал мне старый аксакал. «Даже сказки здесь — и те жестоки», — Думал я — и шею измерял. 1973

«В день, когда мы, поддержкой земли заручась…»

В день, когда мы, поддержкой земли заручась, По высокой воде, по соленой, своей, Выйдем точно в назначенный час, — Море станет укачивать нас, Словно мать непутевых детей. Волны будут работать — и в поте лица Корабельные наши борта иссекут, Терпеливо машины начнут месяца Составлять из ритмичных секунд. А кругом — только водная гладь, — благодать! И на долгие мили кругом — ни души!.. Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в домашней тиши. Наши будни — без праздников, без выходных, — В море нам и без отдыха хватит помех. Мы подруг забываем своих: Им — до нас, нам подчас не до них, — Да простят они нам этот грех! Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы И во сне имена повторяем тайком. Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы, Не за счастьем, а за косяком. А кругом — только водная гладь, — благодать! Ни заборов, ни стен — хоть паши, хоть пляши!.. Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в уютной тиши. Говорят, что плывем мы за длинным рублем, — Кстати, длинных рублей просто так не добыть, — Но мы в море — за морем плывем, И еще — за единственным днем, О котором потом не забыть. А когда из другой, непохожей весны Мы к родному причалу придем прямиком, — Растворятся морские ворота страны Перед каждым своим моряком. В море — водная гладь, да еще — благодать, И вестей — никаких, сколько нам ни пиши… Оттого морякам тяжело привыкать Засыпать после качки в уютной тиши. И опять уплываем, с землей обручась — С этой самою верной невестой своей, — Чтоб вернуться в назначенный час, Как бы там ни баюкало нас Море — мать непутевых детей. Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты, Только пялит глаза — ошалел, обалдел: Он увидел, что судно встает на винты, Обороты врубив на предел. А на пирсе стоять — все равно благодать, — И качаться на суше, и петь от души. Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать После громких штормов к долгожданной тиши! 1973