Собрание сочинений в одном томе
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:

«Что брюхо-то поджалось-то…»

Что брюхо-то поджалось-то — Нутро почти видн'o? Ты нарисуй, пожалуйста, Что прочим не дано. Пусть вертит нам судья вола Логично, делово: Де, пьянь — она от Дьявола, А трезвь — от Самого. Начнет похмельный тиф трясти — Претерпим муки те! Равны же в Антихристе Мы, братья во Христе… <1975?>

«Я прожил целый день в миру…»

Я прожил целый день в миру Потустороннем И бодро крикнул поутру: «Кого схороним?» Ответ мне был угрюм и тих: «Все — блажь, бравада. Кого схороним?! — Нет таких!..» Ну и не надо. Не стану дважды я просить, Манить провалом. Там, кстати, выпить-закусить — Всего навалом. Я и сейчас затосковал, Хоть час оттуда. Вот где уж истинный провал, Ну просто чудо. Я сам шальной и кочевой, А побожился: Вернусь, мол, ждите, ничего, Что я зажился. Так снова предлагаю вам, Пока не поздно: Хотите ли ко всем чертям, Где кровь венозна И льет из вены, как река, А не водица. Тем, у кого она жидка, Там не годится. И там не нужно ни гроша, Хоть век поститься, Живет там праведна душа, Не тяготится. Там вход живучим воспрещен Как посторонним, Не выдержу, спрошу еще: «Кого схороним?» Зову туда, где благодать И нет предела. Никто не хочет умирать — Такое дело. Скажи-кось, милый человек, Я, может, спутал: Какой сегодня нынче век, Какая смута? Я сам вообще-то костромской, А мать — из Крыма. Так если бунт у вас какой, Тогда я — мимо. А если нет, тогда еще Всего два слова. У нас там траур запрещен, Нет, честно слово! А там порядок — первый класс, Глядеть приятно. И наказание сейчас — Прогнать обратно. И отношение ко мне — Ну как к пройдохе. Все стали умники вдвойне К концу эпохи. Ну я согласен — поглядим Спектакль — и тронем. Ведь никого же не съедим, А так… схороним. Ну почему же все того… Как в рот набрали? Там встретились — кто и кого Тогда забрали. И Сам — с звездою на груди — Там тих и скромен, — Таких, как он, там — пруд пруди! Кого схороним? Кто задается — в лак его, Чтоб — хрен отпарить! Там этот, с трубкой… Как его? Забыл — вот память! У нас границ полно навесть: Беги — не тронем, Тут, может быть, евреи есть? Кого схороним? В двадцатом веке я, эва! Да ну-с вас к шутам! Мне нужно в номер двадцать два — Вот черт попутал! <1975>

«Склоны жизни прямые до жути…»

Склоны жизни прямые до жути — Прямо пологие: Он один — а жена в институте Травматологии. Если б склоны пологие — туго: К крутизне мы — привычные, А у нас ситуации с другом Аналогичные. А у друга ведь день рожденья — Надо же праздновать! Как избавиться от настроенья Безобразного? И не вижу я средства иного — Плыть по течению… И напиться нам до прямого Ума помрачения! <1975>

«Мы с мастером по велоспорту Галею…»

Мы с мастером по велоспорту Галею С восьмого класса — неразлейвода. Страна величиною с Португалию Велосипеду с Галей — ерунда. Она к тому же все же мне — жена, Но кукиш тычет в рожу мне же: на, Мол, ты блюди квартиру, Мол, я ездой по миру Избалована и изнежена. Значит, завтра — в Париж, говоришь… А на сколько? А, на десять дней! Вот везухи: Галине — Париж, А сестре ее Наде — Сидней. Артисту за игру уже в фойе — хвала. Ах, лучше раньше, нежели поздней. Вот Галя за медалями поехала, А Надю проманежили в Сидней. Кабы была бы Надя не сестра — Тогда б вставать не надо мне с утра: Я б разлюлил малины В отсутствии Галины, Коньяк бы пил на уровне ситра. <Значит, завтра — в Париж, говоришь… А на сколько? А, на десять дней! Вот везухи: Галине — Париж, А сестре ее Наде — Сидней.> Сам, впрочем, занимаюсь авторалли я, Гоняю «ИЖ» — и бел, и сер, и беж. И мне порой маячила Австралия, Но семьями не ездят за рубеж. Так отгуляй же, Галя, за двоих — Ну их совсем — врунов или лгуних! Вовсю педаля, Галя, Не прозевай Пигаля — Потом расскажешь, как там что у них! Так какой он, Париж, говоришь? Как не видела? Десять же дней! Да рекорды ты там покоришь — Ты вокруг погляди пожадней! <1975>

«Позвольте, значит, доложить…»

Позвольте, значит, доложить, господин генерал: Тот, кто должен был нас кормить — сукин сын, черт побрал! Потери наши велики, господин генерал, Казармы наши далеки, господин генерал. Солдаты — мамины сынки, их на штурм не поднять. Так что, выходит, не с руки — отступать-наступать. <1976>

«Растревожили в логове старое зло…»

Растревожили в логове старое зло, Близоруко взглянуло оно на восток. Вот поднялся шатун и пошел тяжело — Как положено зверю — свиреп и жесток. Так подняли вас в новый крестовый поход, И крестов намалевано вдоволь. Что вам надо в стране, где никто вас не ждет, Что ответите будущим вдовам? Так послушай, солдат! Не ходи убивать — Будешь кровью богат, будешь локти кусать! За развалины школ, за сиротский приют Вам осиновый кол меж лопаток вобьют. Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей. Неизвестно, получишь ли рыцарский крест, Но другой — на могилу над Волгой — готов. Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест, — Раз крестовый поход — значит, много крестов. Только ваши — подобье раздвоенных жал, Все вранье — вы пришли без эмоций! Гроб Господень не здесь — он лежит где лежал, И креста на вас нет, крестоносцы. Но, хотя миновало немало веков, Видно, не убывало у вас дураков! Вас прогонят, пленят, ну а если убьют — Неуютным, солдат, будет вечный приют. <Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей.> Зря колосья и травы вы топчете тут, Скоро кто-то из вас станет чахлым кустом, Ваши сбитые наспех кресты прорастут И настанет покой, только слишком потом. Вы ушли от друзей, от семей, от невест — Не за пищей птенцам желторотым. И не нужен железный оплавленный крест Будет будущим вашим сиротам. Возвращайся назад, чей-то сын и отец! Убиенный солдат — это только мертвец. Если выживешь — тысячам свежих могил Как потом объяснишь, для чего приходил? <Будет в школах пять лет недобор, старина, — Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей.> <1976>

«Я вам расскажу про то, что будет…»

Я вам расскажу про то, что будет, Вам такие приоткрою дали!.. Пусть меня историки осудят За непонимание спирали. Возвратятся на свои на круги Ураганы поздно или рано, И, как сыромятные подпруги, Льды затянут брюхо океану. Черные, лиловые, цветные Сны придут и тяжко смежат веки, — Все тогда вы — добрые и злые — Станете счастливыми навеки. Это будет так и не иначе, Не скажу когда, но знаю — будет. Если плачут северные люди, Значит, скоро южные заплачут. И тогда не орды чингисханов, И не сабель звон, не конский топот — Миллиарды выпитых стаканов Эту землю грешную затопят. <1976>

«Ах, откуда у меня грубые замашки?!..»

Ах, откуда у меня грубые замашки?! Походи с мое, поди даже не пешком… Меня мама родила в сахарной рубашке, Подпоясала меня красным ремешком. Дак откуда у меня хмурое надбровье? От каких таких причин белые вихры? Мне папаша подарил бычее здоровье И в головушку вложил не «хухры-мухры». Начинал мытье мое с Сандуновских бань я, — Вместе с потом выгонял злое недобро. Годен — в смысле чистоты и образованья, Тут и голос должен быть — чисто серебро. Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали, Пел бы я про самое главное для всех, Все б со мной здоровкались, все бы мне прощали, Но не дал Бог голоса — нету, как на грех! Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали, Да хотя бы самое главное и то! И кричал со всхрипом я — люди не дышали, И никто не морщился, право же, никто! От ко<го> же сон такой, да вранье да хаянье! Я всегда имел в виду мужиков, не дам. Вы же слушали меня, затаив дыханье, И теперь ханыжите, — только я не дам. Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши. Отрубили голову — испугались вшей. Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши, И детишек не забыв вытолкать взашей. <1976>