— Не говорите ничего дяде о втором послании, прошу вас, миссис Грантли и мистер Бартон, а также не говорите и тете Милдред. Это только причинит им ненужное волнение. И пожалуйста, не будем продолжать. Довольно, — прибавила Льют поспешно. — Забудем все те нелепости, которые были сегодня.

— Нелепости, дорогое дитя! — с негодованием запротестовала миссис Грантли, в то время как дядя Роберт подходил к столу.

— Ну, что же? — спросил он. — Как идут дела?

— Слишком поздно уже, — ответила Льют. — Больше нет никаких биржевых бюллетеней для вас. Все откладывается до следующего дня, и к этому дню вы должны найти какую-нибудь теорию, которая все объяснит. А теперь пора спать. Знаете, который теперь час?

— Ну, что вы делали вчера ночью, когда мы расстались?

— Мы сделали маленькую прогулку, — ответил Крис.

Глаза Льют смеялись, когда она спросила:

— Конечно, с… с мистером Бартоном?

— Ну да.

— И курили?

— Да… Но что же из этого следует?

Льют громко рассмеялась:

— Произошло как раз то, что я предсказала. Ну что? Разве я не пророк? Я уже узнала, что все предсказания мои сбылись. Я только что оставила Бартона и знаю, что он гулял с вами, что вы его покорили и что вы «блестящий молодой человек». А где вы были сегодня утром?

— Там, куда я вас поведу сегодня днем.

— Вы составляете планы, не спрашивая о моих желаниях?

— Я хорошо знаю, что ваше желание совпадет с моим. Я хочу показать вам лошадь, которую я нашел.

Льют радостно воскликнула:

— О, это прекрасно!

— Лошадь очень красива, — сказал Крис.

Но вдруг лицо ее стало серьезным и в глазах мелькнул страх.

— Лошадь зовут Команч, — продолжал Крис. — Чистокровный калифорнийский скакун. А какие у него линии! Но что с вами?

— Не будем больше ездить верхом, — сказала Льют, — по крайней мере некоторое время. Право, мне уже это наскучило, и я устала.

Он посмотрел на нее с удивлением, и она мужественно выдержала его взгляд.

— Но знаете, — начал он, — я убежден, что увижу конец света и звезды, падающие с неба, и рухнувшие небеса, и мертвых, восставших из гроба, собравшихся вместе с живыми для последнего суда, и святых в белых одеяниях, и услышу звук золотой трубы, и погибшие души на моих глазах будут падать в ад, — все это я увижу в тот день, когда Льют Стори откажется от верховой езды. Льют отказывается от лошади! Невероятно!

— Только на некоторое время, — умоляла она.

— Странно! — воскликнул он. — Но объясните — в чем дело? Вы здоровы? Вы всегда так восхитительно и так непростительно здоровы!

— Нет, не потому, — ответила она, — я знаю, это смешно, Крис, но все-таки невольно во мне поднимается сомнение. Я не могу бороться с этим. Вы всегда говорили, что я необыкновенно здоровыми корнями соединена с землей и с реальностью и все прочее, но… может быть, это предрассудок, я не знаю… Но в меня вселяют страх все эти «послания», и я начинаю думать, что рука моего отца, не знаю, как, но, может быть, действительно схватила Бена за поводья… Быть может, между гибелью Бена и словами моего отца, что он дважды покушался на вашу жизнь, есть действительно какая-то связь. Ведь на самом деле два раза вашей жизни грозила опасность именно от лошадей, а мой отец был хорошим наездником и знатоком лошадей… Во мне поднимаются сомнения. А что, если в этом есть что-нибудь? Наука, быть может, слишком догматична, отрицая этот невидимый мир. Силы этого невидимого мира, силы духа, может быть, слишком тонки, слишком неуловимы, чтобы наука могла их изучить и формулировать. Разве вы не допускаете, Крис, что есть некоторая справедливость в таких предположениях? У меня, может быть, очень ничтожное сомнение, очень небольшое, но я слишком люблю вас, чтобы допустить даже и этот ничтожный риск. А кроме того, я — женщина и, значит, немного склонна к предрассудкам. Да, да, я знаю. Назовите все это нереальным. Но я слышала как-то ваши парадоксы о «реальности нереального», о реальности иллюзий для больного мозга. То же и у меня, если хотите. Это иллюзия и «нереальное», но для меня, для моего сознания это очень реально, так же реально, как реальны кошмар и страдания человека, переживающего этот кошмар и еще не проснувшегося.

— Самый логичный аргумент в пользу нелогичного, какой я когда-либо слышал, — улыбнулся Крис.

— Я вижу, вы не хотите отнестись к моим словам серьезно, — сказала Льют.

— Ну как я могу отнестись серьезно ко всему этому теософскому пустословию и пророчествам дощечки! — возразил он, улыбаясь.

— Но как вы объясните почерк моего отца, который был узнан дядей Робертом? Как вы все это объясните?

— Я не могу объяснить все то непонятное и таинственное, что происходит в нашем уме, — сказал Крис. — Но я уверен, что эти явления получат точное научное объяснение в ближайшем будущем.

— Все это так. Но меня и сейчас мучит желание выведать еще что-нибудь у этой глупой дощечки, — призналась Льют. — Пойдемте попробуем. Я знаю, дощечка там, на столе. Попробуем, пока никого нет.

Крис взял ее за руку.

— Ну, если хотите, пойдем. Это будет утреннее развлечение.

Рука об руку они побежали по дорожке к той площадке, которая была обращена в столовую.

— Весь наш лагерь опустел, — сказала Льют, когда они подошли к столу. — Миссис Грантли и тетя Миддред внизу, в роще. Мистер Бартон ушел с дядей Робертом. Нам никто не помешает.

Она положила руку на дощечку.

— Ну, теперь начинаем!

Несколько минут ничего не происходило. Крис хотел заговорить, но она сделала знак, чтобы он молчал. Вдруг ее рука вздрогнула и задвигалась. Карандаш начал быстро писать. Они читали послание слово за словом, по мере того как слова появлялись на бумаге: