– Потому что более ценный молитвенник он обменял, – объяснила Александра, размешивая сахар. – Я знаю немного, но вот это мне как раз известно. Он менялся с Лыгиным на очень редкую книгу.

– Если не секрет, на какую именно?

– О, я точно не припомню… На какой-то алхимический трактат конца пятнадцатого века. Ах, да, у него такое интересное название, – оживилась вдруг Александра. – «Пустая опочивальня черного ворона»! Да, именно так! Олег сказал, это наверняка венский вариант, пропавший из пинакотеки, потому что ватиканский, еретический список вроде не пропадал, хотя точно неизвестно.

Лицо Эрделя исказилось так угрожающе, словно в его чашке кофе оказался яд, который вдруг начал действовать. Александра испугалась:

– Я что-то не так сказала? Что-то перепутала?

– Он выменял трактат Фомы Эвбия на молитвенник?! – сипло произнес Эрдель, с трудом обретя дар речи.

– Но он говорил о молитвеннике как об уникальном… Эти две заставки с аббатством и версия о Джейн Грей…

Эрдель схватился за голову:

– Саша, какие две заставки?! Какая, к дьяволу, Джейн Грей?!

– Да, – поникла Александра. – Теперь я понимаю, что это чепуха. Но поначалу я ему поверила…

– Он врал, нагло врал! Вам, мне и, конечно, Лыгину! Хотя я вообще не допускаю мысли, что, будь у того такой раритет, как Фома Эвбий, он бы выпустил его из рук в обмен на какой-то молитвенник. Разве что Лыгин, как и я, не сразу разобрался в этом чудовищном обмане?

Женщина согласно кивнула:

– Уверена, так и было. Лыгин часто говорил, что люди собирают не вещи, а свое представление о вещах, на чем и кормятся жулики.

– Не могу отказать покойнику в мудрости, но все равно сомневаюсь, что он поменялся на таких условиях. Если бы у меня был Эвбий и меня соблазняли молитвенником 1553 года, пусть даже с двумя изображениями аббатства (опустим вопиющую ложь о Джейн Грей!), я бы согласился лишь на то, чтобы дать Эвбия на время. Как говорится, подержать и позавидовать. А молитвенник сошел бы в качестве платы за мои переживания.

– Все так серьезно? – нахмурилась Александра.

– Все ОЧЕНЬ серьезно. Тут ложь на лжи, и Лыгин уже не скажет нам правды, а ваш приятель куда-то загадочно исчез.

Женщина снова набрала номер Олега. На этот раз телефон оказался включен, но напрасно Александра слушала долгие гудки. Ей никто не ответил. То же повторилось с номером Светланы. Телефон Лизы был по-прежнему недоступен.

– Будто все они тоже умерли! – в сердцах воскликнула художница. – Может, поминки удались и никто не в состоянии взять трубку? Тем более Светлана любит выпить.

– Час от часу не легче, – вздохнул коллекционер. – А я-то надеялся расспросить ее о трактате Эвбия. Как вы думаете, Саша, стоит?

Александра отрицательно покачала головой. Мужчина достал сигареты и, задумчиво глядя в пространство, чиркнул зажигалкой:

– Лыгин умер, да здравствует Лыгин! У меня такое ощущение, что старик еще жив. Я все время мысленно спорю с ним. И вот только что поймал себя на жутковатой мысли: чем расспрашивать наследничков, лучше поговорить с ним самим. Старик распространял вокруг себя особое настроение… далекое от нормальности. Но вульгарный мистицизм, о котором вы поведали, Саша, для меня новость. Бафомет! Эти еретические игры предназначены для неискушенных простаков. Но чем дольше я думаю о том, как он умер, тем больше убеждаюсь, что нечто подобное могло иметь место. Я давно с ним не общался, очень давно… А люди ведь меняются…

Александра с изумлением заметила, что у мужчины увлажнились глаза.

– Пора домой, – сказал он, поднимаясь и без всякой необходимости шумно двигая стул. – Что-то я совсем расклеился.

– Погодите… – Александра торопливо запаковала в оберточную бумагу молитвенник вместе с вырезанными страницами и подала ему сверток: – Раз в мою мастерскую может попасть кто угодно, мне лучше не хранить это у себя. Возьмите, на время.

Провожая Эрделя, она спустилась по лестнице, к этому моменту уже обезлюдевшей. Только две-три шатающиеся фигуры встретились им на пути. Александру неприятно удивило то, что дверь в мастерскую покойного была распахнута настежь. Внутри мелькали незнакомые люди.

– Я боюсь, что тут образуется притон, – объяснила она Эрделю свое недовольство. – До сих пор нас Бог миловал. Квартиры, где еще сохранился пол, заняты под мастерские. Но теперь все может пойти вразнос…

– Так вы сегодня едете в Питер? – спросил коллекционер, когда они оказались на улице.

Еще не было и четырех, но на город уже опускались сумерки. В переулке зажглись фонари, высоко подвешенные на скрещенных проводах. В их свете свежий снег, лежавший на тротуарах, как холст, развернутый для отбеливания, казался оранжевым.