Взор журналиста не задержался на огромных клыках секачей, безмолвно наблюдавших со своих постаментов за незваными пришельцами.

Не остановился и на непомерно огромных, головах сохатых – они как будто просунули их в зал из стойла за стеной. Даже чучело белого медведя не произвело на Максимова впечатления.

Безразлично прошел он и мимо витрин с ружьями с фитильными замками, мимо стеллажей с забавными дробовиками, многоствольными огнестрельными чудовищами, мимо многочисленных охотничьих ножей, украшенных уникальной чеканкой, и антикварных пороховых рогов на истертых ремнях.

Не приковали его взора и современные автоматические многозарядные монстры с подзорными трубами и приборами ночного видения.

Не привлекли ни винчестеры, ни новейший Панкор Джекхаммер. И даже дико дорогой «Ремингтон-870 Магнум» штучного исполнения с сияющим бриллиантовым блеском цевьём не удостоился сколь-нибудь заметного внимания с его стороны.

Нет, не собрание знаменитых охотничьих брендов, способное вооружить целый полк егерей, не охотничьи трофеи со всех континентов планеты заинтересовали Александра Максимова.

Футляр! Ящичек в дальнем конце зала. Невзрачный на вид. К нему был прикован его взор.

Почти черное дерево выглядело очень старым. Углы изъедены древоточцем, но в целом он неплохо сохранился. На крышке поблескивали два бронзовых замка в виде миниатюрных бычьих голов.

— Скажите, Матвей Петрович, а ящичек вот этот... Выглядит очень старым... – стараясь говорить как можно более бесстрастным тоном, поинтересовался Максимов.

— А это... Да так, ничего особенного, – с деланным безразличием, ответил тот. – Футляр от одного экспоната. Экспонат на реставрации... Вот, поглядите. Он подошел к стенду, откинул застежки и откинул крышку.

Ящичек был пуст.

Да, друзья, Максимова заворожил этот загадочный предмет, проделавший невообразимо долгий путь, столетиями следуя за своим постояльцем; избежавший пламени пожаров и слепой ярости варваров; и каким-то чудом вынырнувший из тьмы веков, чтобы очутиться здесь, в частной коллекции, через лет после своего рождения.

Едва заметная улыбка тронула губы Максимова. Он радовался ему, как старому другу, с которым не виделся бесконечно долго, и неожиданно судьба подарила им встречу.

Он узнал бы его с закрытыми глазами!

Именно этот ящичек передал Эльазар, купец из Галилеи, молодому Аррецину Агриппе, сенатору и заговорщику против своего цезаря. Передал в лавке Захарии, затерявшейся в Великом городе на изнывающей от невиданного июльского зноя улице гончаров Аргилет.

Битых полчаса господин Пронькин не мог прийти к компромиссу со своей внешностью. Один только галстук подбирал минут пятнадцать.

Раздражение вызывала не только перспектива встречи с этим патологически алчным, готовым продать родную мать старым пнем, но и то, что приходилось завязывать узел самостоятельно, хотя обычно данная процедура была неотъемлемой прерогативой его супруги. Последняя же по причине отпуска (какой такой отпуск у не проработавшей за всю свою жизнь и года ленивой домашней курицы – оставалось загадкой) пребывала в краях, где стоит вечное лето. И вот вам результат – сейчас ему нужно было делать все самому.

К текущему моменту Пронькин перепробовал, как минимум, пятнадцать великолепных экземпляров работы знаменитых мастеров галстучно-швейного дела.

 Если бы знакомые нам по первой главе горемычные друзья непротивленца нищете Федорыча каким-то чудом оказались здесь и проведали, что за один только кусочек ткани, неспособный даже согреть как следует своего обладателя, а годный разве на то, чтобы повеситься с горя, выложена сумма, в несколько раз превышающая официальный прожиточный минимум их родной страны, то, забыв о наставлениях своего учителя, они наверняка разрыдались бы от такой несправедливости.

Марлен Марленович стоял у зеркала, заточённого в драгоценный – весь в золоченых крендельках – багет работы студии Версаче. Не то чтобы эта увесистая оправа улучшала отражательную способность зеркального слоя, и не то чтобы в ней внешность выглядела привлекательней или морщин отражалось меньше... Нет-нет! Дело вовсе не в этом. Дело в другом – сколько бы ни злословили завистники, не имеющие такого зеркала, а оно согревало душу, и собственная значимость приобретала вполне приличные масштабы.