CLXXIV.

"Врод горячекъ, блдныхъ и ослабляющихъ лихорадокъ, отравляющей жизнь чумы, бшенаго бреда, недуга, изсушающаго мозгъ въ костяхъ и порождающаго разстройства отъ разгоряченія крови. Тошноты, сыпи, уныніе и проклятое отчаяніе поклялись уморить природу за то, что она создала тебя такимъ прекраснымъ.

CLXXV.

"И не самый меньшій вредъ отъ всхъ этихъ недуговъ заключается въ томъ, что они уничтожаютъ красоту посл минутной борьбы: весь блескъ, прелесть, окраска, вс достоинства, которыми еще недавно любовался безпристрастный зритель, мгновенно гибнутъ, таютъ и исчезаютъ, какъ горный снгъ подъ полуденнымъ солнцемъ.

CLXXVI.

"И такъ, вопреки безплодному цломудрію незнающихъ любви весталокъ и любящихъ лишь себя монахинь, которыя желали-бы произвести на земл оскудніе и полный неурожай сыновъ и дочерей, будь щедръ: свтильникъ, горящій ночью, не щадитъ своего масла на освщеніе міра.

CXXVII.

"Чмъ стало теперь твое тло, какъ не пожирающей могилой, какъ бы хоронящей въ себ твое потомство, которое ты долженъ однажды имть, по закону временъ, если не погубишь его въ мрачной, невдомой тьм? Если такъ, то міръ будетъ тебя презирать за то, что ты, въ своей надменности, убилъ его прекрасныя надежды.

CXXVIII.

"Ты уничтожаешь такъ себя въ себ самомъ; это большее преступленіе, нежели междоусобица, нежели дяніе тхъ, которые убиваютъ себя своими же отчаянными руками или поступокъ отца мясника, лишающаго жизни своего сына. Тлтворная рука разъдаетъ скрытое сокровище, но золото, употребленное въ дло, родитъ золота еще боле".

СХХІХ.

"Ахъ, сказалъ Адонисъ, ты снова принимаешься за свои праздныя, перемолотыя уже рчи! Поцлуй, данный мною теб, былъ подаренъ напрасно, но ты тщетно борешься противъ теченія, потому что, клянусь чернымъ ликомъ этой ночи, развратной кормилицы похоти, твои разсужденія заставляютъ меня чувствовать мене и мене расположенія къ теб.

СХХХ.

"Если-бы любовь снабдила тебя двадцатью тысячами языковъ, и каждый изъ нихъ былъ бы трогательне твоего и очаровательне пнія сирены, то и тогда не достигли бы моего слуха соблазнительные звуки, потому что, знай это, мое сердце стоитъ вооруженное въ моихъ ушахъ и не допуститъ туда ни одной фальшивой ноты.

СХХХІ.

"Съ той цлью, чтобы обманчивая гармонія не проникла въ мрачную ограду моей груди; тогда пришлось бы плохо моему сердечку, лишенному покоя въ его опочивальн. Нтъ, госпожа, нтъ; мое сердце не желаетъ стонать и спитъ крпко, потому что спитъ одинокимъ.

СХХХІI.

"Было-ли что изъ твоихъ доказательствъ, чего я не мотъ бы опровергнуть? Скользка та дорога, которая ведетъ къ опасности. Я ненавижу не любовь, но твою любовную повадку, дарящую объятіями всякаго встрчнаго. Ты поступаешь такъ ради плодородія: О, странное извиненіе, ставящее разумъ въ сводники излишествъ сладострастія!

СХХХІІІ.

"Не зови этого любовью: любовь унеслась въ небеса, съ тхъ поръ, какъ пышащее сладострастіе захватило на земл ея имя; подъ его простодушной личиной оно насыщается свжей красою, пятная ее позоромъ; пылъ этого тирана срамитъ ее и быстро губитъ, какъ гусеница нжную листву.

CXXXIV.

"Любовь радуетъ, какъ солнечное сіяніе посл дождя, а сладострастіе дйствуетъ, какъ буря посл солнца. Нжная весна любви остается всегда свжею; зима сладострастія нагрянетъ прежде конца лта. Любовь не пресыщается, сладострастіе мретъ отъ обжорства; любовь — вся истина; сладострастіе полно придуманной лжи.

CXXXV.

"Я могъ бы сказать боле, но не смю. Текстъ старъ, ораторъ слишкомъ молодъ, — и потому я удалюсь съ грустью; мое лицо полно стыдомъ, мое сердце досадой; мои уши, слушавшія твои распутныя рчи, горятъ теперь отъ своего проступка".

CXXXVI.

Посл этого, онъ вырывается изъ нжныхъ объятій прекрасныхъ рукъ, прижимавшихъ его къ груди, и бжитъ быстро домой черезъ темную поляну, оставя влюбленную лежащею навзничь и огорченною глубоко. Подобно свтлой звзд, падающей съ неба, исчезаетъ онъ въ темнот изъ глазъ Венеры.

CXXXVII.

Она смотритъ ему вслдъ, какъ тотъ, который съ берега провожаетъ взглядомъ только что отплывшаго друга, до тхъ поръ, пока бшеныя волны не скроютъ его, вздымаясь своими хребтами до встрчныхъ имъ тучъ. Такъ безпощадная и черная ночь укрыла отъ нея предметъ, услаждавшій ея взоры.

CXXXVIII.

Пораженная, какъ уронившій нечаянно въ потокъ драгоцнное украшеніе, или какъ бываетъ смущенъ ночной путникъ, когда свточъ его погаснетъ среди непріютнаго лса, такъ лежала она во мрак, смятенная, утративъ прекраснаго вожатаго на своемъ пути.

CXXXIX.

Она бьетъ себя по сердцу, такъ что оно стонетъ, и вс сосднія пещеры, какъ въ волненіи, повторяютъ буквально ея вопли. Порывъ за порывомъ усиливаются вдвойн. "Увы! восклицаетъ она, горе, горе!" И двадцать эхо повторяютъ двадцать разъ этотъ крикъ.