Музыка из окна
вернуться

Ваншенкин Константин Яковлевич
Шрифт:

Женское

Как тогда, в иные дни, Я опять с тобой побуду. Ты приляг и отдохни, А я вымою посуду. Вновь столетник на окне, По-научному — алоэ. Вечер. Чайник на огне. И — ненужное былое. Так случилось — даже снедь Из того же магазина. Но успела потускнеть Бедной памяти пластина.

Ласка

Пристрастие к слезам Послужит ли уроком? Обиделся — и сам Обидел ненароком. Но не желала зла Всему, что сердцу мило, Тихонько подошла И ласку применила.

«Какие женщины в пейзаже…»

Какие женщины в пейзаже, На фоне скверов и морей! Готов понять и тех, кто даже Моложе дочери моей. Но в самом беглом разговоре Я замечаю в тот же миг, Что я, пожалуй, не в фаворе, О чем не скажут напрямик. Приветливые как вначале, Уходят, галькою шурша. И слабым отзвуком печали Мгновенье тешится душа.

Разлюбившая женщина

Не любит — это факт, Хоть есть еще и такт, В дожди и в стужу Привычка к мужу. Но что мешает ей Смотреть вокруг смелей, Коль чувства нету К сему предмету? И все ж иная нить Мешает изменить: Порой стыдливость, Порой брезгливость.

«Он слабо говорит…»

Он слабо говорит, Лежат в подглазьях тени, Взъерошен и небрит, Всю жизнь на бюллетене. Но блещет торжество Из допотопной были, Где женщины его С готовностью любили. Был прочих не хужей, Гулял себе — а там уж Две бросили мужей, А три не вышли замуж… В глазах довольный свет, Горящий непреложно. А было или нет — Проверить невозможно.

«На планете такой голубой…»

На планете такой голубой Человек пребывает фатально В чреве матери вниз головой И под холмиком — горизонтально. Но покуда навеки не стих И едва лишь пожаловал в плаче, Быть считается нужным как штык И способствовать этой задаче.

«Никогда в чащобах этих…»

Никогда в чащобах этих Зверь не думает о детях С той естественной поры, Как убрались из норы. Цель — с природой расплатиться! О птенцах забыла птица В тот счастливый миг, когда Упорхнули из гнезда. Начинают все сначала, Лишь бы в сердце кровь стучала, Смутно радости суля. Начинают все с нуля! Средь степей, в речных излуках Зверь не ведает о внуках И о правнуках своих В чащах мрачных и сырых.

«Возле Ялты когда-то…»

Возле Ялты когда-то Стоял туман. Плыли тучи космато. Маяк дремал. Огоньки в ресторане. Пустынный пирс. И кораблик в тумане Забыт, как Фирс.

«Я проснулся от птичьего гвалта…»

Я проснулся от птичьего гвалта. Сразу сна ни в едином глазу. Осторожно ворочалась Ялта Сквозь разрывы тумана, внизу. Словно звуки, продленные в эхе, Многократно: — Э-гей! О-го-го!..— Возникали привычные вехи В новом утре, в просторах его: Православная церковь, а ниже — Санаторий, гостиница, мол, И еще заслоняли они же Пляжа здешнего крупный помол. Но главнейшая утра примета — Проступал над молочностью вод Ожидаемым знаком привета Появившийся вновь теплоход. Виды эти дыханье спирали, И, как слову, входящему в речь, Захотелось но горной спирали К морю маленькой капелькой стечь.

«Погибшие стволы среди живых стволов…»

Погибшие стволы среди живых стволов, Пожухлая листва кой-где осталась даже. Негромкая печаль, понятная без слов. Суровая деталь в безоблачном пейзаже. Быть может, их сгубил промышленности яд. Закупорка корней иль молнии сниженье… Так средь живой толпы ушедшие стоят, Возникшие на миг в луче воображенья.

«Поразительное дело…»

Поразительное дело — И об этом горестная речь: Человеческое тело Остывает быстро, словно печь. Только что пылало жаром, Но прервался длительный полет, И оно, по всем законам старым, Стало холодно как лед. Нет ни сходства, ни приметы. Будто бы цена тебе — пятак. В мирозданье целые планеты Умирают так.