Музыка из окна
вернуться

Ваншенкин Константин Яковлевич
Шрифт:

У обелиска

Крик «ура!» или «за мной!» — И окончен путь земной. Но опять — сиянье дня. Построенье. Толкотня. Пионеры. Военком С поролоновым венком. И нечаянный укол: Процедура? Протокол?..

Рейд

Передал по колонне, чтоб люди чуть-чуть потерпели: Скоро будет привал, и совсем уже близко до цели… Передал по эфиру: активных штыков — курам на смех. Шесть отбили атак и стоять собираемся насмерть… Передал по наследству позднее родившимся внукам Верность, нежность и склонность к гуманитарным наукам…

Костюм

Мне мать, покуда был я на войне, Костюмчик довоенный сохранила,— Еще прилично выглядел вполне, Лишь пятнышком на лацкане чернила. Но, мама, ты, признаться, не права, Смотри, каким я сделался в разлуке: Короткие, по локоть, рукава И куцые, по щиколотку, брюки. Я в нем смешон, я попросту нелеп. И не привыкну, даже понемножку. Могла давно сменять его на хлеб Или по крайней мере на картошку.

Учитель

Безусловно, это был учитель, А вокруг — его ученики. Он вставал, войны привычный житель, Смахивал травинку со щеки. Ясным днем и на рассвете сером, До конца запомнившийся мне, Он других учил своим примером, Как всегда бывало на войне. Он учил отчаянных, отпетых Смертным ветром, Стреляных юнцов. Никому не ставящий отметок, Тоже молодой в конце концов.

Генеральный конструктор

Для важных дел, Что не видны, Пришел в отдел В конце войны. Пришел в КБ Его рычаг — Еще в х/б И в кирзачах. Башкой силен, В работе злой, Оставил он Культурный слой И в кабинете, И в толпе. И на планете, И т. п.

Портрет экипажа

Мальчики с той подлодки. Хмурые моряки. Жесткие подбородки, Острые кадыки. Но уже свет проплешин Видите, замерев. Каждый еще увешан Знаками ВМФ.

«Удары бывают…»

Удары бывают, Что память загубишь… — Любовь забывают? — Любовь не забудешь. Мозги забивают И чувствуют бодрость… — А зло забывают? — И трусость, и подлость Труды затевают, Друзей навещают… — Добро забывают? — Добро не прощают.

«С неба осыпался звук самолета…»

С неба осыпался звук самолета — За горизонтом стихающий зов. Так осыпается вниз позолота Старых церквей и осенних лесов. Две-три чешуйки осталось, не боле, Воспоминаньем о прежней поре. Видно сквозь ветви пустынное поле, Капли дождя на холодной коре. Это случается даже с богами, Что временами приходят сюда. Всех их вперед выносили ногами, А ведь считалось: они навсегда.

Маленький этот поселок

Маленький этот поселок, Замкнутая среда. Грозного мира осколок, Как-то попавший сюда. Ни огонька за рекою. Впрочем, отсутствует мост. Господи, все под рукою: Школа, работа, погост.

«Мать, в муках, в счастье продержись…»

Мать, в муках, в счастье продержись Младенец — жизни половина Иль даже вся — выходит в жизнь, Едва прервется пуповина. А дальше — горе не беда, И с той черты, предельно ранней, Накатывает череда Прижизненных напластований. Но на каком-то рубеже Вдруг иссякает лет лавина, И вот не с матерью уже, А с жизнью рвется пуповина.

Старик

Прочною служит основою Собственной жизни плато. Но на хрена ему новое, Модное это пальто? Впрочем, не следует спрашивать. Не повернуть его вспять. Хочет носить — не донашивать, Жить — а не век доживать.

Читатель

— Пускай я не эрудит,— Заметил читатель хмуро,— Мне нравится, как гудит Сегодня литература. Пожалуй, не для утех Она существует ныне. От этих устал и тех — Порадовали иные. Внезапные имена, Которые многим внове. Сочувствие и вина И что-то еще в их слове.