— Что ж, мазать так мазать! — Кузьма потащил бадью к другому дереву.

Лида в стареньком синем халате и тапочках на босу ногу хлопотала у плиты. Волосы ее тугим узлом были закручены на затылке, но на висках непокорные пряди пушились, отливая на солнце прозрачным золотым сиянием. Костя задержался на пороге и залюбовался этой причудливой игрой света и строгим профилем Лиды.

Чем-то она напоминала ему Валю. Ту девушку с синими глазами, с которой он случайно столкнулся во время бомбежки на «пятачке» у Херсонесского маяка и которая, словно видение, промелькнула перед ним и исчезла. Минул год с тех пор, как они вместе бежали из концлагеря на Балаклавском шоссе. С тех пор он потерял ее след. А забыть не мог. Светлый, милый образ ее постоянно носил в себе. И почему-то, смотря на Лиду, он всегда вспоминал Валю. Их роднили необычайная чуткость, мягкость и какая-то особая душевная чистота.

В первый месяц оккупации Лида вопреки воле матери вышла замуж за Александра и переселилась с ним с Корабельной стороны на Лабораторную. Вместе с мужем она писала листовки, делила радости и невзгоды подпольной жизни и по мере своих сил вниманием и заботой смягчала и скрашивала ее. К Косте, Коле Михееву и Петьке она относилась с теплотой старшей в семье. Ребята любили ее и старались всегда сделать ей что-нибудь приятное, даже в мелочах.

Лицо Лиды теперь осунулось, пожелтело, необычайная синева резче оттенила и без того большие глаза, а на месте ямочек теперь обозначились тонкие резкие морщинки. И все же лицо ее оставалось красивым.

Поздоровавшись с ней, Костя заглянул за ширму, стоявшую в кухне, затем в комнату, которая служила и спальней и гостиной, но там никого не было.

Этим летом пригнали в Севастополь колонну польских пленных и поселили их в доме на Корабельной стороне. В этой партии были Людвиг и два его старших брата. Работали они в порту и на пристанях. Режим у поляков был нестрогий. Они без конвоиров ходили по городу, заводили знакомства с местными жителями. По утрам, идя в порт, вместе с рабочими задерживались у «досок пропаганды» и возле заборов, где были расклеены подпольные листовки. Несколько листовок неведомо каким путем попало к ним в казарму-общежитие. Это, конечно, не ускользнуло от шпиков. Нагрянули жандармы. Два брата Людвига были арестованы и расстреляны. Не миновать бы и ему той же участи, если бы в это время он не попал в больницу. Ваня Пиванов, знавший его, рассказал Александру о грозящей больному опасности и, получив согласие, в тот же день привел Людвига на Куликово поле в дом Белоконя. Потом его перевели на Лагерную улицу к Михеевым; там в случае обыска его можно было надежно укрыть под скалой в убежище. Но кто-то из соседей заметил его. Чтобы предотвратить провал Людвига, а заодно и конспиративной квартиры, Александр и Лида взяли его к себе. К этому времени у них уже было оборудовано подземелье.

Для подполья Людвиг оказался настоящей находкой. По профессии он был артист-иллюзионист, неплохо пел, играл на гитаре, рисовал. Но Александр открыл в нем еще один талант — талант искусного гравера, паспортиста. Людвиг сделал печать и штамп «КПОВТН», печати и штампы городской управы и виртуозно подделывал любые подписи, в частности городского головы, начальника городской полиции и Майера. Удостоверения, паспорта и другие документы, сделанные им, трудно было отличить от настоящих. Многие матросы и красноармейцы, бежав из лагеря, устраивались с подложными документами на работу в порт и в тыловые учреждения оккупантов, где подполью были нужны свои люди.

Жил Людвиг у Ревякиных, в кухне за ширмой. Днем из хаты он не выходил — могли заметить соседи. И только с наступлением ночи выбирался из дому, бродил по двору, саду. Жизнь затворника его явно тяготила. Он тосковал, рвался на Корабельную. Ему хотелось повидать Клару, девушку, которая известила его об аресте братьев, предупредила, что и его разыскивают. Он очень беспокоился: сумела ли Клара перенести к себе его вещи, о чем он ее попросил. Но Александр не разрешал ему покидать дом. Появление его на Корабельной могло привести к провалу. Стремясь устранить мелкие бытовые неурядицы Людвига, Александр попросил Костю и Колю принести Людвигу кое-что из белья, верхнюю рубашку, старался побольше загружать его работой.

Все поручения Людвиг выполнял быстро и хорошо, но как-то равнодушно. Лида первой это заметила и сказала мужу.

— Никак в себя не придет после гибели братьев, — сказал Александр.

— Нет, Саша, не то, просто не горит он нашим делом, — возразила Лида. — Чужое оно ему. Хотя он и говорит, что будет мстить за братьев.

Прошли недели, а Людвиг никак не мог свыкнуться с необычной для него обстановкой. К Александру и Лиде он относился с почтительным уважением. В присутствии Кузьмы, Жоры и Пиванова Ивана замыкался, держался отчужденно. Только с Петькой и Костей, которые были в восторге от его замысловатых фокусов, Людвиг держался непринужденно. Приходя на Лабораторную, Костя всякий раз подсаживался к нему, с интересом наблюдая, как тот делает штампы или «обновляет» старые паспорта.

— А где же Людвиг? — удивился, заглянув за ширму, Костя.

— Услышал шум во дворе и спрятался. Помоги ему выбраться, — попросила Лида.

В углу, у стены, выходившей во двор, стоял низенький посудный шкафчик. Костя отодвинул его. Стена, как и вся кухня, после заделки бутом снарядных пробоин нарочно не белилась, что делало потайной ход незаметным. Вынув внизу плотно пригнанную каменную плиту, Костя открыл лаз, который через фундамент вел в подземелье, и крикнул:

— Людвиг, вылезай!

В отверстии показалась голова. Костя подал Людвигу руку.

— А я думал, кто чужой, — смущенно улыбнулся тот, обнажая крупные белые зубы.

У Людвига были черные, откинутые назад волнистые волосы, которые резко оттеняли бледное лицо, большие карие глаза и ярко очерченный рот с золотой коронкой вверху. Ему исполнилось тридцать, но выглядел он значительно старше. Концлагеря наложили свою печать.

— А ну покажись, покажись! Тебя, брат, совсем не узнать, был босяк босяком. А теперь смотри какой пижон.