— Смотрел уже, — протянул тот из темного угла. — Засов в руку, стены толстые.

— Ах ты ж… — Вольф выпустил замысловатую тираду, — и ножей у нас нет, все отобрали…

Пока они препирались, я отошла в самый дальний угол, благословя темноту сарая. Пока мы шли, мужики облегчались на коротких стоянках, а я не могла сделать и этого. Спасала интересная особенность моего организма — без посещения туалета я могла обходиться достаточно долго, не испытывая затруднений, а два дня без воды и вовсе иссушили все внутри, так что выпитая вода разошлась почти без последствий, созревших лишь сейчас. Отжурчав свое, я пристроилась на небольшой охапке у подпорного столба, положив под голову локоть.

— Воды бы хоть дали, — Лукас повозился где-то рядом, устраиваясь на ночь. — Да и жрать опять охота…

— Жди, дадут! — Хайнц тоже откликнулся из темноты, — вон сено вокруг лежит, жуй его!

— Сам жуй! — огрызнулся Лукас. — Я что, коза или корова? Сколько еще они нас тащить будут с собой?

— А ты выйди, да спроси, — голос Вольфа докатился уже с другой стороны, не там, где он лежал, — потом нам расскажешь, повеселишь ответами. Можа еще придется и сено жрать…

Пообсуждав, что можно съесть в пустом сарае, они замолчали, а у стены запищала мышь, придавленная котом.

— Слыхали, как схарчили? — спросил Хайнц, но никто ему не ответил. — Скоро сами так будем мышей давить… — и, не закончив фразу, захрапел.

Утром нас вывели на двор и поставили большой котел с…ой, что там только не лежало! Не иначе рачительный хозяин долго собирал все объедки и решил на них подзаработать таким образом, как кормление арестованных. Арестованные сунулись было в котел, поморщились, но все же начали есть. Голод он, знаете ли, не тетка!

Рвать зубами остатки мяса и жира с костей я не смогла бы в любом случае — зубы не те, но вот пару пригоршней каши урвала для себя совершенно безболезненно. К ним еще достались корки, размокшие за ночь и которыми мужики побрезговали. Ну и зря, потому что пока они догрызали мясные остатки, я уже набила желудок размокшим хлебом и он перестал занудно ныть. Вода в бочке, возможно, была для умывания, но я напилась и уже не думала о таких мелочах, надеясь все-таки обойтись без тривиального поноса.

— Эй вы, разбойнички, — при этом грозном окрике солдаты Юнга заржали, тыкая друг друга пальцами, а тот, кто окликал нас, недовольно на них покосился, — пожрали и хватит, становись в колонну по одному! В строю молчать, иначе плеткой осажу за разговоры! Ты, — он ткнул толстой кожаной перчаткой Вольфа, — идешь первым, за ним ты, ты, ты…

Вилли, Петер, Хайнц, Гунтер, я и Лукас покорно выстраивались в требуемую колонну во дворе, а рядом с нами занимали свои места всадники.

— Все готовы? Тронулись в путь, разрази вас гром, вперед!

По дороге Хайнц попытался что-то сказать Петеру и был осажен плеткой по плечу. Что порядки тут будут не сахар, это понятно, но получить просто так по голове или спине удар не улыбалось и все шли молча. На коротких привалах говорить под бдительным оком стражников было просто невозможно — стоило Гунтеру обратиться ко мне, как к нам придвинулся один из охранников и разговор свернулся сам собой.

— Март…ты это…держись, ладно? — парень виновато посмотрел на меня и я кивнула в ответ. — Глядишь, скоро и дойдем. Долго еще топать-то? — обратился он к тому мужчине, который был ближе всех.

— Ноги быстрее переставляй, вот и дойдешь, — осадил тот.

Что можно делать, когда идешь по незнакомой дороге, а говорить ни с кем нельзя? Только смотреть вокруг и слушать разговоры охранников. Дорога постепенно спускалась вниз и горы сглаживались, превращаясь в расползшиеся холмы, изредка разнообразящиеся скальными выходами и речушками. Становилось теплее, уходила утренняя промозглость и вечерняя сырость, все чаще попадались села по пути. Густые еловые мрачные леса сменились более жизнерадостными сосновыми, среди которых виднелись островки и лиственных деревьев. Встреченные по пути люди спешно покидали дорогу, стараясь не подходить даже близко к нашей процессии, а всадники с любопытством и брезгливостью рассматривали нас семерых, перебрасываясь разговорами с Юнгом. У тихой заводи, где устроили очередной привал, нас подпустили к воде.

— Эй вы, можете помыться, а то от вашего духа уже лошади шарахаются! — громкий окрик вызвал смех стражи и недоумение Вольфа.

— А чего это я должен мыться ради ваших лошадей? — загудел он, шлепаясь со всего маху на траву. — Пусть шарахаются, мне-то что?

Бывший командир, презрительно задрав бороду, так и сидел на берегу, когда остальные пятеро полезли в речку. Я присела у самого берега, зачерпнула воды и умылась, сполоснула руки, насколько позволяли рукава и посмотрела на свое отражение. И чего это я боялась, что во мне опознают женщину? То, что глянуло на меня снизу, было непонятно какого пола, возраста и цвета — сальные пряди волос из-под войлочной шапки, замызганное от пыли и пота лицо, покоричневевшее от солнца и ветра, провалившиеся щеки и бесследно испарившиеся остатки подкожного жира — хороша я была несказанно! Больше всего хотелось плюнуть на все и залезть в воду, но… пришлось ограничиться мытьем ног. Для местных это нормально, что никто тут целиком не моется, а я вся уже исчесалась!

Дорога становилась все шире и в солнечно-туманной дали уже были видны очертания самого настоящего замка, постепенно приближающегося по мере продвижения к нему. Прошедшую ночь все провели на постоялом дворе, только с той разницей, что четверку Вольфа заперли в одном сарае, а Гунтера, Лукаса и меня — в другом. Двери были толстые и крепкие, но щели в них были приличные и через эти щели было видно, как у нашей двери маячила спина часового, откровенно зевающего и огрызающегося на подначки сослуживцев. Он то и дело перекликался со вторым часовым, охранявшим вольфовцев, который тоже нес службу где-то рядом.