Шрифт:
Рыпця. Да где там им мечтать о прогрессе!
Пыпця. Логово, одним словом, оппортунистическое, сугубо романтическое.
Помыкевичева. Каждый из них как будто не знает, не предполагает, что у человека есть сердце, что оно страдает, мучается как бескрылая канарейка... Господин Рыпця! Когда войдете, попросите, будьте добры, Дзуня! Скажите — на несколько слов!
Рыпця. Скажу, хотя не знаю... Дзуня ведь сидит с Лесей, а как говорит Вейнингер в своем гениаль...
Помыкевичева. Господин Рыпця, попросите сюда Дзуня!
Пыпця. Вы слышали, кажется, дорогой товарищ и приятель?
Рыпця. Что, пана Дзуня? С большой радостью готов услужить милостивой пани. (Выходит.)
Пыпця. Он еще саботирует, такой невыдержанный...
Помыкевичева. Не способен даже понять, что тем временем остынет суп...
Пыпця. Да еще и Дзуня забыл позвать.(Бежит в столовую, в дверях встречается с Дзунем.)
Дзуня. «Не питай, чого в мене заплакані очі. Вы меня звали, пани?
Помыкевичева. Да, я вас звала. А вы недовольны?
Дзуня. Потому ли, что я могу, наконец, побыть лишнюю минуту с глазу на глаз с моим единственным счастьем?
Помыкевичева. Господин Дзуня, сегодня я имела возможность убедиться в том, что нельзя измерять ваши чувства красотой ваших слов...
Дзуня. Как же я должен благодарить вас, пани, за такую' веру в безграничность моей к вам любви?
Помыкевичева. Пора вам сбросить маску!
Дзуня. Я должен вырвать и сердце!
Помыкевичева. Вместе с Лесей?..
Дзуня. Леся — девочка очень скромная, чтобы могла мечтать занять когда-нибудь ваше место, пани.
Помыкевичева. В вашем обществе она, пожалуй, быстро перестанет скромничать.
Дзуня. Если бы, находясь со мною, она знала мои мысли, то, наверное, от жалости заплакала бы над моей несчастной любовью. А вы эту любовь ежедневно топчете, пани...
Помыкевичева. Сегодня за столом она не только не плакала, но и чувствовала себя словно на седьмом небе...
Дзуня. Это главным образом благодаря всечестнейшему, пани.
Помыкевичева. И этот старый тюфяк должен стать вашим соперником?
Дзуня. К сожалению. Я ведь, сами понимаете, не могу проявить такого величия души и христианского милосердия, как отец Румега.
Помыкевичева. Вы что? Разыгрываете из себя апостола?
Дзуня. Нет, пани. Я хочу совсем немного, я хочу хотя бы один раз в жизни сделать добрый поступок. Словно одержимые мы бросаемся в водоворот жизни, и нашим знаменем стало: «Слава и богатство!» Видя перед собой наши каждодневные земные заботы, мы все дальше убегаем от идеала человека, а когда наступит старость, мы уже не в состоянии даже воскликнуть: «Господи! Я жив!» И потому,— потому я решил помочь в счастье хотя бы одному-единственному человеку, иначе не будет покоя моей душе.
Помыкевичева. Извини, Дзуня... Это очень благородно и необычно!..
Дзуня. Нет, Милли, это только обязанность каждого сознательного человека, украинца, в ком еще не погасло то человеческое, прекрасное, таинственное и непонятное...
Помыкевичева. Извини, Дзуня... Сегодня так легко ошибиться в человеке.
Дзуня. Может быть, вы и во мне разочаруетесь, дорогая моя Милли...
Помыкевичева. Никогда, Дзуня, потому что тогда мне оставалось бы одно — покинуть этот мир...
Дзуня. Тогда и я полетел бы по твоим следам, Милли!..
Помыкевичева. Да? В таком случае теперь я на все готова. (Целует его.)
Дзуня. Милли, кто-нибудь войдет. Это неосторожно, Милли.
Помыкевичева. Для тебя я на все готова. (Целует его.)
Дзуня. Когда-нибудь я напомню тебе твои слова, а теперь, теперь, Милли, нужно кончить начатое дело.
Помыкевичева. Дзуня. Ты видишь? Мне стыдно...
Дзуня. И мне стыдно смотреть в твои чистые, невинные глаза и потому иду заканчивать дело, после чего буду иметь право смелее смотреть тебе в глаза...
Помыкевичева. Могу ли я знать, что именно ты задумал?
Дзуня. Ты должна знать, Милли. Отец Румега может одним росчерком пера поднять человека со дна на недосягаемую высоту. Как бездетному, ему остается лишь одно — помочь какому-нибудь несчастному при случае...
Помыкевичева. Это кому, Дзуня?
Дзуня. Нашей скромной секретарше.
Помыкевичева. Лесе?
Дзуня. Потому что она сиротка, а в глазах людей худшая из худших, потому что у нее туфли и платье в заплатах...