Утром Костя обнаружил забытые Мао Цзэ-Дунькой трусы. Токарь, разглядывая эту принадлежность партийного туалета, сказал, что этой штукой можно рыбу ловить, как неводом. Мы решили подарить трусы Матренадуре, но та отказалась от подарка категорически. Если эта потаскуха увидит свои портки на мне, сказала она, она меня со свету сживет. И тогда Кандидату пришла в голову гениальная идея: отослать трусы в райком партии с благодарностью от коллектива нашего сарая. Там наверняка их сразу же опознают и... Короче говоря, мы от души повеселились и насмеялись до слез. Кандидат поклялся, что он свой замысел обязательно приведет в исполнение: надо же и Им причинять неприятности! Иван Васильевич, который в нашей оргии не принимал участия (он ушел к своей «старушке» из городских), сказал что-то насчет мужской чести в отношении женщин, и наше настроение спало до обычного уровня. Дон, брезгливо держа трофей двумя пальцами, снес его на помойку. А когда мы вернулись с работы, соседский щенок таскал его по деревне к великому удовольствию местных жителей. Они получили пищу для разговоров на целый год: Мао Цзэ-Дунька опять по пьянке штаны потеряла! Вот это бабец! Из нашего брата, из народа. Не то что эти городские потаскухи.

Уж больше девичий покой

Не будет прерван серенадой.

И мимолетный знак рукой

Не будет больше нам наградой.

Шутовство — характерная черта коллективистского образа жизни. Это не просто стремление повеселиться, а форма выражения коллективного самосознания. Обычно в каждой более или менее устойчивой (регулярно собирающейся или совместно живущей) группе людей один человек выталкивается на роль шута, потешающего всех и в шутливой форме выражающего интересы группы. Иногда у шута бывают постоянные помощники. Остальные члены группы обычно подыгрывают шуту, перенося на него свои шутовские способности и потребности, создавая для него удобные для шутовства ситуации. Шут — не обязательно остроумный и веселый человек. Это — социальная функция. И чаще на роль шутов выталкиваются болтуны, желающие быть таковыми и активно захватывающие эту роль. Основной принцип таких болтунов — говорить и кривляться как можно больше, рассчитывая на то, что в этом потоке проскочит удачная фраза или удачная поза. По моим наблюдениям, даже самый посредственный болтун и кривляка благодаря помощи группы и стечению обстоятельств может выдавать нечто достойное нормального смеха.

Среди шутов попадаются способные, талантливые и порою даже очень талантливые; иногда для них шутовство становится призванием. Они живут для этого, собирают анекдоты и шутки, с точки зрения шутовства читают книги и газеты, смотрят фильмы, наблюдают жизнь. Я встречал таких выдающихся шутов. Несколько раз мне самому приходилось играть роль шута. Но недолго и помимо моей воли. Однажды, например, я был в доме отдыха и сказал какую-то хохму во время обеда. И все! Меня буквально вынудили хохмить все двенадцать дней. И я вроде неплохо справлялся с этой ролью.

В нашей бригаде во время работы и общебригадных сборищ шутом был обычно Дон. Но эта же роль в сарае у него не получилась, поскольку некоторые из нас сами оказались склонными к шутовству, — Токарь, Кандидат, МНС и я. Как признался сам Дон, трудно быть хохмачом среди хохмачей. У нас в институте признанным шутом является Добронравов. МНС и Учитель могли бы конкурировать с ним, но предпочитают оставаться на вторых ролях. Их хохмы слишком интеллигентны, а с другой стороны, они слишком мрачны и рискованны.

Невозможно придумать хорошую хохму специально. Хохмы рождаются сами собой и лишь потом подвергаются литературной доработке. Например, в ЦК приняли очередное постановление. Немедленно все средства массовой информации откликаются на него шаблонной фразой: «И с чувством глубокого удовлетворения встретил советский народ постановление...» В институте на малой лестничной площадке Добронравов вдруг говорит с серьезнейшим выражением лица, что наши физиологи и психологи открыли новое чувство у людей. Какое? — спрашивают заинтригованные слушатели. Чувство глубокого удовлетворения, говорит Добронравов. Собравшиеся хохочут. Через полчаса смеется весь институт. Через пару дней я был в гостях, и мне рассказали эту хохму как анекдот «армянского радио».

Хотел бы я знать, родятся ли в нашем шутовстве значительные оригинальные явления культуры или оно так и заглохнет без видимых последствий под давлением культурного потока с Запада? Похоже, что именно так и случится. Наши власти и господствующие слои общества предпочитают внешне более эффектную, но по сути более пустую культуру Запада зародышам своей собственной культуры, ибо последние неизмеримо опаснее первой.

Имеются шуты и другого рода: они избираются коллективом на роль посмешищ. К таким шутам принадлежал, например, Хрущев. В нашей деревне роль такого шута исполняет Матренадура. Она знает, что над ней смеются, спекулирует на этом, сама ведет себя так, чтобы давать материал для насмешек. Вот у клуба собрался народ. Курят, щелкают семечки, сквернословят. Скучно. Но вот появляется Матренадура. Глядите-ка, говорит кто-то. Матрена новые колготки натянула! К чему бы это? Эмигрировать, наверно, собралась, говорит другой, на Запад. Начинается всеобщее оживление. И когда Матренадура присоединяется к толпе, та уже покатывается со смеху. И сама Матренадура сияет от уха до уха. И куда же ты отчаливаешь? — спрашивают ее. В Изгаиль, отвечает она, подражая еврейскому акценту. С народом начинает твориться нечто невообразимое. Я ни разу не видел, чтобы люди так смеялись даже над первоклассными комиками. Далее идет пошлая, скабрезная и необычайно глупая сцена, если глядеть на нее со стороны, но доставляющая людям величайшее наслаждение, если судить по их безудержному и искреннему смеху. Это — другая сторона нашего шутовства. В отличие от первой, она поощряется правящими слоями общества и оказывает сильнейшее влияние на всю систему нашего официального юмора. И такое явление у нас, оказывается, существует. Не так давно я лекцию на эту тему слушал: советский юмор. И заведуют советским юмором скучные чиновники, лишенные чувства юмора и черпающие образцы последнего из нашего шутовства в этом втором смысле. Ну и что же ты в Изгаиле делать будешь? — спрашивают Матренадуру. Газигованной водой тогговать буду, отвечает она. И собравшиеся буквально задыхаются от хохота, хватаются за животы, утирают слезы. Во дает! — слышится в толпе. Ну и артистка!!

Я — шут. И шут, конечно, ты.

И он... И он... Мы все, короче говоря, шуты.

Шуты, когда часами

Бог весть над чем хохочем сами.

Шуты, когда начнем кривляться,

Чтоб дать другим возможность посмеяться.

А почему? Ты знаешь сам тому причину:

Мы глушим в шутовстве свою тоску-кручину.

Иногда, глядя на самого себя, я поражаюсь. Вроде бы ничтожество, жалкий человек с унылой и серой жизненной судьбой. А что творится в моей душе! Вот я записал только маленькую частичку того, что творится в моей душе, и мне самому становится от этого страшно. Проглядите всю мировую литературу и сыщите в ней нечто подобное! Не найдете в ней ничего подобного. Есть много толстых книжек о мыслях и переживаниях людей. Но что это за мысли?! Но что это за эмоции?! Жалкие примитивы, раздутые писателями в меру своих собственных возможностей до огромных размеров. Да и то лишь по видимости огромных. Попробуйте перечитайте еще разок те книги, которые вас когда-то потрясали глубиной психологического анализа! Перечитайте внимательнее, и вы (уверяю вас!) будете поражены мелкостью мысли и мизерностью эмоций.

Когда я записывал этот вопль моей души, червяк сомнения уже шевелился в той же самой моей душе. А не впадаешь ли ты сам в преувеличения? А где критерии значительности мыслей и эмоций? А может, для тех персонажей, над коими ты тут насмехаешься, их мысли и эмоции были куда серьезнее твоих? А... А... А... А может, ты сам есть персонаж упомянутых авторов, призванный Партией и Правительством в великую армию борцов за урожай? Представьте себе Базарова, Печорина, братьев Карамазовых, Раскольникова, Пьера Безухова и прочих положительных персонажей русской литературы в бригаде по уборке картошки и свеклы в вонючем протекающем сарае, под духовным руководством Мао Цзэ-Дуньки! Наверняка у них в таких условиях и мысли были бы... Нет, никаких мыслей, кроме поспать и пожрать, у них не было бы я в этом уверен. А что касается эмоций, так ведь и у меня их почти совсем нет. Да и мысли тоже — одно мелькание, намеки, обрывки. Ничего цельного и стройного.