Должно быть, это он написал его.

Это не то, что ты думаешь.

Я застываю.

Каждый сантиметр моей кожи натягивается от напряжения, в груди давит от переполняющих чувств, сердце стучит громко, быстро, тяжело, компенсируя мое спокойствие. Я не дрожу, когда застываю во времени. Я пытаюсь замедлить дыхание, считаю вещи, которых не существует, составляю номера, которых у меня нет, притворяюсь, что время — это разбитые песочные часы, кровоточащие секундами по песку. Я смею верить.

Я смею надеяться, что Адам попытается держать со мной связь. Я достаточно безумная, чтобы обдумать эту возможность.

Я выдираю страницу из маленького блокнота и закрываю его, проглатывая истерику, посещающую каждый плохой момент в моей голове.

Я прячу блокнот в пакет от платья. Наверно, это Адам запаковал платье. Должно быть, это выпало из пакета. Пакета от фиолетового платья. Пакета от фиолетового платья.

Надежда — это пакет возможностей.

Я держу его в руке.

Уорнер не опоздал.

Он также не постучал.

Я надеваю туфли, когда он заходит без единого слова, даже не прилагая усилий к тому, чтобы известить о своем присутствии. Его глаза оглядывают меня сверху донизу. Моя челюсть сжимается сама по себе.

— Ты причинил ему боль, — находятся у меня слова.

— Это не должно тебя волновать, — говорит он, наклоняя голову и указывая на мое платье.

— Но, очевидно, волнует.

Я сжимаю губы и молюсь, чтобы руки сильно не тряслись. Я не знаю, куда подевался Адам. Я не знаю, насколько сильно ему больно. Я не знаю, что будет делать Уорнер, насколько далеко он зайдет в погоне за желанным, но перспектива увидеть Адама в агонии похожа на холодную руку, сжимающую мой пищевод. Я задыхаюсь. Я чувствую себя так, словно пытаюсь проглотить зубочистку. Помощь Адама может стоить ему жизни.

Я касаюсь бумаги в пакете.

Дыши.

Уорнер смотрит в окно.

Дыши.

— Нам пора, — говорит он.

Дыши.

— Куда мы идем?

Он не отвечает. Мы выходим из комнаты. Я оглядываюсь. Коридор пуст.

— Где Адам все?

— Мне очень нравится это платье, — говорит Уорнер, оборачивая руку вокруг моей талии.

Я дергаюсь, но он тянет меня за собой, направляясь к лифту. — Впечатляюще подходит. Оно отвлекает меня от всех твоих вопросов.

— Бедная твоя мать.

Уорнер чуть не спотыкается. Его глаза большие, тревожные. Он останавливается в нескольких шагах от нашей цели. Оборачивается.

— Что ты имеешь в виду?

Мой желудок падает.

На его лице напряжение, дрожащий ужас, внезапное понимание.

Я пытаюсь пошутить, словно я не это сказала. «Мне жаль твою бедную мать, — то, что я собиралась ему сказать, — что она имела дело с таким несчастным, жалким сыном». Но я ничего из этого не говорю.

Он схватывает меня за руки, всматриваясь в мое лицо. Настойчивость пульсирует в его висках.

— Что ты имеешь в виду? — настаивает он.

— Н-ничего. — Я заикаюсь. На середине мой голос ломается. — Я не... это была шутка...

Уорнер отпускает мои руки так, будто они обжигают его. Он смотрит в сторону. Вызывает лифт и не ждет меня.

Интересно, о чем он не говорит мне.

Только после того как мы проезжаем несколько этажей вниз и идем по незнакомому коридору к незнакомому выходу, он наконец смотрит на меня. Он произносит лишь четыре слова:

— Добро пожаловать в твое будущее.

Я купаюсь в солнечном свете.

Уорнер держит открытой дверь, которая ведет просто наружу, а я к этому так не готова, что с трудом различаю окружение. Он хватает меня за локоть, помогая устоять на месте, и я смотрю на него.

— Мы собираемся выйти наружу. — Я говорю это потому, что должна сказать это вслух.

Потому что внешний мир является редким для меня удовольствием. Потому что я не знаю, пытается ли Уорнер снова быть хорошим. Я перевожу взгляд от него к чему-то напоминающему бетонную площадку и обратно к нему. — Что мы делаем снаружи?

— У нас кое-какие дела.

Он тащит меня к центру его мира, а я отстраняюсь от него, протягиваю руки к небу, надеясь, что оно запомнит меня. Тучи, как всегда, серые, но они немногочисленные и небольшие.

Солнце высоко-высоко-высоко, лениво путешествует по небосклону, направляя нам свое тепло. Я встаю на носочки и пытаюсь дотянуться до него. Ветер обнимает мои руки и улыбается на моей коже. Прохладный, шелковисто-гладкий воздух мягким ветерком ерошит мои волосы. Эта квадратная площадка может быть моим танцевальным залом.