— Что-то не так?

Мои родители перестали дотрагиваться до меня с тех пор, как я научилась ползать.

Учителя давали мне индивидуальные задания, и я чувствовала себя чужой. У меня никогда не было друга. Я никогда не знала комфорта объятий матери. Я никогда не чувствовала нежность поцелуя отца. Я не сумасшедшая.

— Ничего.

Пять секунд.

— Можно сесть рядом?

Это будет замечательно.

— Нет. — Я снова смотрю на стены.

Он сжимает и разжимает челюсть. Его рука скользит по волосам, и я замечаю, что на нем нет рубашки. В комнате так темно, что я могу уловить только изгибы его силуэта в лунном свете, просачивающемся сквозь маленькое окно, но я смотрю на мускулы его рук, сжимающиеся с каждым его движением, и меня охватывает пламя. Огонь лижет мою кожу, и она трескается от жара, рвущегося из моего живота. Каждый дюйм его тела наполнен силой, он словно светится в темноте. За свои семнадцать лет я никогда не видела ничего подобного. За семнадцать лет я ни разу не разговаривала с мальчиком моего возраста. Потому что я монстр.

Я закрываю глаза.

Я слышу скрип его кровати, стон пружин, когда он садится. Я открываю глаза и изучаю пол.

— Тебе, наверное, холодно.

— Нет. — Глубокий вдох. — Мне почти горячо.

Я быстро встаю на ноги, и одеяло падает на пол.

— Ты болен? — Мои глаза сканируют его лицо на признаки жара, но я не отваживаюсь подойти. — Голова не кружится? Ничего не болит?

Я стараюсь вспомнить свои симптомы. Я не вставала с кровати целую неделю. Я могла только доползти до двери и упасть лицом в еду. Даже не знаю, как я выжила.

— Как тебя зовут?

Он задал этот вопрос уже три раза.

— Ты, наверное, болен. — Все, что я могу сказать.

— Я не болен. Мне просто жарко. Я обычно не сплю в одежде.

Бабочки в моем животе затягиваются огнем. Необъяснимое унижение обжигает мое тело. Я не знаю, куда смотреть.

Глубокий вдох.

— Я был резок вчера. Грубо обошелся с тобой, и мне жаль. Я не должен был так делать.

Я отваживаюсь встретиться с ним взглядом.

В полной темноте его глаза кобальтово-синие, синие, как расцветший синяк, чистые, глубокие и решительные. Его челюсть останавливается, и лицо становится заботливым. Он думал об этом всю ночь.

— Ладно.

— Итак, почему ты не хочешь сказать мне свое имя?

Он наклоняется вперед, и я замерзаю.

Я оттаиваю.

Я растаяла.

— Джульетта, — шепчу я. — Меня зовут Джульетта.

Его губы смягчаются в улыбке, от чего у меня ломит позвоночник. Он повторяет мое имя, будто это слово забавляет его. Развлекает его. Радует его.

За семнадцать лет никто не произносил моё имя вот так.

Я не знаю, когда это началось.

Я не знаю, почему это началось.

Я ничего ни о чем не знала, кроме крика.

Моя мать кричала, когда поняла, что не может долго прикасаться ко мне. Отец кричал, когда понял, что я сделала с мамой. Мои родители кричали, запирая меня в комнате, и говорили, что я должна быть благодарна. За еду. За их человеческое отношение к существу, которое, возможно, могло и не быть их ребенком. Они измеряли расстояние линейкой, и я должна была держаться от них как можно дальше.

Я разрушила их жизни, это то, что они сказали мне.

Я украла их счастье. Навсегда разрушила надежду моей матери снова иметь детей.

Я не понимала, что не оправдала их ожиданий. Я не могла видеть, что все разрушила.

Я так упорно пыталась исправить то, что разрушила. Я пыталась каждый день быть тем, кем они хотели. Я старалась все время быть лучше, но я никогда не знала как.

Я только знаю теперь, что ученые ошибаются.

Мир плоский.

Я знала, что была брошена, перейдя грань, и что меня было трудно содержать семнадцать лет. Семнадцать лет я с трудом пыталась подняться, но это почти невозможно, когда никто не готов подать тебе руку.

Когда никто не хочет рискнуть прикоснуться к тебе.

Сегодня идет снег.

Бетон ледяной и более жесткий, чем обычно, но мне больше нравятся холодные температуры по сравнению с душной влажностью летних дней. Лето, как медленная варка, доводит мир до кипения за одну секунду. Оно обещает миллион приятных моментов, а вместо этого несет в твой нос вонь и канализацию. Я ненавижу жару и липкий, потный, оставленный позади беспорядок. Я ненавижу апатичное и скучное солнце, слишком поглощенное мыслями о себе, чтобы понять, сколько времени мы теряем в его присутствии. Солнце высокомерно, оно всегда уходит, когда устает от нас.

Луна — преданный спутник.

Она никогда не уходит. Она всегда здесь, наблюдает, держится, знает все наши светлые и темные моменты, меняется навсегда вместе с нами. Каждый день она является другой версией самой себя. Иногда слабая и тусклая, иногда сильная и яркая. Луна понимает, что значит быть человеком.

Неуверенным. Одиноким. Несовершенным.

Я всматриваюсь в окно так долго, что забываю себя. Я протягиваю руку, чтобы поймать снежинку, и сжимаю кулак вокруг ледяного воздуха. Пусто.