Я забываю ответить, а он всё ещё изучает меня.

Я убираю прядь волос за ухо, меняя тему:

— Почему ты на меня так внимательно смотришь?

Его глаза настороженные и заинтересованные.

— Я думал, единственная причина, по которой они заперли меня с девушкой, заключается в том, что ты сумасшедшая. Я думал, они пытались меня мучить, запихнув меня в одно пространство с сумасшедшей. Я думал, что ты моё наказание.

— Поэтому ты украл мою кровать.

Для того, чтобы показать свою силу. Для того, чтобы заявить свои права. Чтобы первым начать драку.

Он опускает взгляд. Сжимает и разжимает пальцы, перед тем как потереть шею.

— Почему ты помогала мне? Откуда ты знала, что я не причиню тебе вреда?

Я пересчитываю свои пальцы, чтобы знать, что они все ещё при мне.

— Нет.

— «Нет» - ты не помогала мне, или «нет» - ты не знала?

— Адам.

Мои губы изгибаются в форме его имени. Меня удивляет то, насколько легко, и даже привычно, слова сходят с языка.

Он сидит почти так же неподвижно, как и я. Он опускает взгляд, его глаза выражают что-то новое, что я не могу объяснить.

— Да?

— Как там? — спрашиваю я; каждое слово тише предыдущего. — Снаружи? — В реальном мире. — Там хуже?

Боль искажает черты его лица. Спустя несколько ударов сердца он отвечает. Он смотрит в окно.

— Честно? Я не уверен, где лучше: здесь или там.

Я прослеживаю за его взглядом к стеклянной панели, отделяющей нас от реальности, я жду, когда его губы раздвинутся; жду, чтобы послушать его слова. И тогда я стараюсь понять, о чем он говорит, но его слова крутятся в моей голове и запутывают мои чувства, ослепляют мои глаза и ослабляют концентрацию.

— Ты знаешь, что было международное движение? — спрашивает меня Адам.

— Нет, я не знала, — отвечаю ему.

Я не говорю ему, что меня вытащили из моего дома три года назад. Я не говорю ему, что меня забрали спустя ровно семь лет после того, как начало проповедовать Восстановление, и спустя четыре месяца после того, как они взяли все под свой контроль. Я не говорю ему, как мало я знаю о нашем новом мире.

Адам говорит, Восстановление имело своих в каждой стране, они были готовы привести своих лидеров в позицию контроля. Он сказал, что оставшиеся в мире населенные земли были разделены на три тысячи триста тридцать три сектора и каждая часть в настоящее время контролируется разным Человеком Власти.

— Ты знала, что они нам лгали? — спрашивает меня Адам. — Ты знала, что Восстановление сказало, что кто-то должен был взять всё под свой контроль, что кто-то должен был спасти общество, что кто-то должен был восстановить мир? Ты знала, что они сказали, что смерть оппозиционеров была единственным способом обрести покой? Знала ли ты это? — спрашивает меня Адам.

И тогда я киваю. И тогда я говорю «да».

Эту часть я помню. Ярость. Беспорядки. Ненависть.

Мои глаза закрываются в подсознательном усилии заблокировать плохие воспоминания, но усилие приносит неприятные последствия. Протесты. Митинги. Крики за выживание. Я вижу, как женщины и дети умирают от голода, дома разрушены и похоронены в развалинах, различаю пейзаж сожженной деревни, единственный результат — гниющая плоть жертв. Я вижу пурпурнокрасный, цвет бургундского, темно-бордовый и яркий оттенок любимой помады моей матери, размазанный по земле.

Все вокруг умирает.

— Восстановление пытается сохранить свою власть над народом, — говорит Адам.

Он говорит, что Восстановление пытается вести войну против мятежников, которые не согласились на новый режим. Восстановление пытается укрепить себя в качестве новой формы правления во всех международных обществах.

А потом мне становится интересно, что случилось с людьми, которых я привыкла видеть каждый день. Что случилось с их домами, родителями, детьми. Мне становится интересно, кто из них похоронен в земле.

Скольких из них убили.

— Они уничтожают всё, — говорит Адам, и его голос — торжественный звук в тишине. — Каждую книгу, каждый артефакт, каждый остаток человеческой истории. Они говорят, что это единственный способ спасения. Они говорят, что нам нужно начать всё сначала. Они говорят, что мы не должны повторять ошибки предыдущих поколений.

Два стука в дверь, и мы уже на ногах, возвращены обратно в этот мрачный мир.

Адам поднимает одну бровь.

— Завтрак?

— Подожди три минуты, — напоминаю я ему.

Мы настолько хороши в сокрытии голода, что стук в дверь наносит удар по чувству собственного достоинства.

Они морят нас голодом.

— Ага.

Его губы складываются в мягкую улыбку.

— Я не хочу получить ожоги.

Воздух смещается, когда он делает шаги вперед. Я застываю.

— Я до сих пор не понял, — говорит тихо он. — Почему ты здесь?

— Почему ты задаешь так много вопросов?

Он оставляет между нами меньше фута в расстоянии, и я в десяти дюймах от самовозгорания.