Шрифт:
Не этого ли Достоевский и хотел избежать, настойчиво убеждая жену в необходимости избавиться от рукописей под явно неубедительными предлогами?
«Мы растопили камин и сожгли бумаги…»
В контексте двухлетних отношений Достоевского с дрезденским почтамтом и в свете того единственного способа, посредством которого он доставлял работодателям законченную работу, дававшую ему средства к существованию, сожжение рукописей выглядело как некий таинственный ритуал, как обряд принесения искупительной жертвы.
Похоже, однако, что к такому решению жертвователь Достоевский шел долго и думал о нем давно.
Для того чтобы в полной мере осознать утрату, можно еще раз вспомнить, как дорого давались автору выработанные им печатные листы, как насущно нужна была каждая копейка из присланного аванса или гонорара. «Кашпирев, — в очередной раз жаловался он Майкову, — выслав мне, месяц назад, 400 руб., прибавил, что будет еще остаточек, примерно от 50 до 100 руб. Но до сих пор не высылает. Если этот остаточек есть, то намекните ему, ради Христа,дорогой Аполлон Николаевич, чтоб выслал. Для меня 50 руб. слишком, слишком дороги». Стоит заметить, что это писал не литературный скряга, у которого на учете каждая строка и каждая страница: совокупный объем только что забракованного им текста едва ли не превышал итоговых размеров романа.
Творческий календарь работы над романом в «Русский вестник» отчетливо свидетельствовал о характере приговора, который был приведен в исполнение 3 июля 1871 года, но был объявлен задолго до дня жертвоприношения.
Февраль 1870–го. «Никогда я не работал с таким наслаждением и с такою легкостию».
Март 1870–го. «Меня увлекает накопившееся в уме и в сердце; пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь. Надеюсь на успех».
Май 1870–го. «В том, что я пишу теперь в «Русский вестник», еще труднее задача. Я комкаю листов в 25 то, что должно бы было, по крайней мере, занять 50 листов, — комкаю, чтоб кончить к сроку, и никак не могу сделать иначе».
Конец мая 1870–го. «Пишу в «Русский вестник» с большим жаром и совершенно не могу угадать — что выйдет из этого? Никогда еще я не брал на себя подобной темы и в таком роде».
Июль 1870–го. «Очень боюсь, что они просто не захотят печатать роман мой. Я настоятельно объявлю, что вычеркивать и переправлять не могу. Начал я этот роман, соблазнил он меня, а теперь я раскаялся».
В августе 1870 года, когда прояснилась «слабая точка всего написанного», он объявил этому «всему» самый суровый приговор.
«Я увидел, что не могу писать, и хотел изорвать роман».
«Теперь я решил окончательно: всё написанное уничтожить, роман переделать радикально».
«Всё надо было изменить радикально; не думая нимало, я перечеркнул всё написанное (листов до 15 вообще говоря) и принялся вновь с 1–й страницы. Вся работа всего года уничтожена».
«Я два раза переменял план (не мысль, а план) и два раза садился за перекройку и переделку сначала».
«Вдруг полюбил вещь, схватился за нее обеими руками, — давай черкать написанное».
«Весь год я только рвал и переиначивал».
«Я раз двадцать(если не больше) ее (первую часть романа. — Л. С.)переделывал и переписывал».
«Запоздал с романом. Туго идет у меня. Бьюсь, рву написанное и переделываю вновь».
«Аня, милый мой голубчик, не переписывай то, что вчера стенографировали; я решился совсем это уничтожить».
Слишком часто в течение года Достоевский произносил или записывал опасные слова: «решил уничтожить», «уничтожена», «уничтожить совсем». С этим романом происходило то, чего никогда прежде не было: то автор останавливал работу с начала и писал с конца, то рвал и переиначивал, то боялся перечитывать написанное, то влезал в работу до такой степени, что терял даже «систему для справок с записанным».
«Есть, разумеется, в нем кое-что, что тянет меня писать его», — признавался Достоевский Майкову в октябре 1870 года, сразу как была отослана первая порция «Бесов» в Москву; он не скрывал, что все муки и кошмары адской работы по перекройке, переделке, переписыванию и уничтожению сделанной работы связаны с новым героем.
«Новый герой до того пленил меня, что я опять принялся за переделку».
Новый герой до того пленил автора, что немедленно потребовал от него жертв.
И если посмотреть на творческий кризис лета 1870 года как со стороны жертвоприношения, так и со стороны жертвополучения, взаимосвязь автора, уничтожавшего готовое сочинение ради нового героя, и героя, потребовавшего от автора тяжелейших жертв, будет казаться и в самом деле фантастической.
Проблема заключалась не только в том, что новый, настоящий герой, выйдя на первые роли, потребовал больше внимания и романной территории. Он стал влиять на творческий процесс в масштабе, так сказать, глобальном, в течение полугода изменив позицию автора по центральному и злободневному вопросу.
Конец марта 1870 года. Достоевский — Страхову: «Вы слишком, слишком мягки. Для них (нигилистов. — Л. С.)надо писать с плетью в руке. Во многих случаях Вы для них слишком умны. Если б Вы на них поазартнее и погрубеенападали — было бы лучше. Нигилисты и западники требуют окончательной плети».