безынтересен. И они никогда не поверят, что, окажись на месте Валентина

женщина, я бы влюбился в нее с той же силой. Не пол и секс здесь играли

главную роль, они вообще не имели значения – я влюбился в мышление

Валентина, в его ум, по наличию которого в окружающих людях так

истосковался. На данном этапе я считал для себя идеальной позицию

ученика, ожидающего знаний – и Валентин мог мне их передать, я это

чувствовал отчетливо. Другое дело, что неожиданно нахлынувшая

сентиментальность, которая вызывала только раздражение, острое

желание помимо знаний получить душевное тепло, не позволяли мне

добиться расположения Валентина чисто, без запинок. Видимо, обычно

несвойственная мне «любвеобильность» была связана с экстремальной

жизненной ситуацией, в которой я оказался – мозг пытался обезвредить

состояние аффекта иллюзией любви, тепла, исходящей от чужой силы,

которая и обнаружилась в Валентине. То есть даже если бы я встретился с

Валентином один раз в жизни, впечатления от него вдоволь хватило бы на

полноценную самотерапию. Но мне требовалось большее.

Проснувшись глубоко за полдень, первым делом я увидел около двери

новую кучку дерьма, присоединившуюся к пятну, которое я так и не

удосужился убрать вчера. Кошка спала у меня под боком. Интересно, а

куда она писает? Сделав движение, я тихо завыл от головной боли.

Подозреваю, что на этот раз это не мигрень, а все-таки последствия

выпитого. Не успеешь оглянуться, а ты уже в запое – сегодня надо

соригинальничать и шокировать Валентина выбором зеленого чая. До

встречи оставалось достаточно времени и для библейских омовений с

кувшином и тазиком, и для отчаянной уборки, и для воспитания моей

новой сожительницы.

Головная боль постепенно улетучивалась, а в остальном я чувствовал

84

себя преотлично – даже отражение в зеркале порадовало. Прыщи недавно

прошли, синяки под глазами почему-то исчезли, на меня смотрел

худенький, миловидный мальчик с тонкими чертами лица, совсем уж

похожий на девушку из-за длинных волос, локонами спадавших на плечи.

С виду я вполне благополучен. Я улыбался. Неужели это мои приключения

так на меня подействовали? Типа я вновь на коне, и впереди ждут

открытия. Как же все-таки убог человек, окрыленный жалкой надеждой, что

его жизнь наконец обрела смысл. А мне такое только сервируй.

Есть разные поколения. Вот я, например, отношусь к поколению,

выращенному на кино и видео. Мои ровесники воспринимают жизнь как

очередной фильм и очень разочаровываются, если что-то не соответствует

их сценарию. Ведь все должно быть красиво, как в кино, и ты всегда

должен быть на высоте, как главный герой, который в конце остается жив,

с девушкой и чемоданом денег. Но жизнь не кино, и Бог, он не продюсер,

который требует, чтобы главный герой был симпатичен зрителям. И

зрителей не существует. А мои ровесники, и я вместе с ними никак не

можем усвоить, что на экране идеальная, нереальная жизнь и испытываем

стресс, каждый раз, когда обнаруживаем на лице прыщ, когда нас вдруг

застают в некрасивой позе или когда мы произносим шутку, а за кадром,

как и в действительности никто не смеется.

Мой образ, который я выстраиваю с момента полового созревания с

периодическими обновлениями и усовершенствованиями, насквозь

синтетичен. Он состоит из заимствованных кино-деталей, типа: курю как

герои Дэвида Финчера, говорю как кино-образ Дороти Паркер, хожу как та

надломленная маникюрша – не помню название фильма. Заимствования

происходят не оттого, что у меня нет ничего своего – просто я не доволен

серостью внешней жизни и пытаюсь изваять себя героем фильма, где

красиво пьют, красиво говорят, красиво страдают и ввязываются в

красивые истории. Этим занимается почти все мое поколение, так же как

предыдущее воспитывалось на «Иностранке», а следующее с головой

ушло в компьютерный, виртуальный мир. Поэтому вот теперь, когда мне