бинты, переоделся, умылся и отдал Вашингтон ее вещи.

– Нет, оставь себе. На меня они все равно не налезают.

– Тебе шло это платье, – поддакнул Диего.

Я вспомнил. Надо ведь как-то отблагодарить за помощь и защиту. Но сил

нет даже на ласки.

Вашингтон отправилась спать, а Диего все смотрел на меня и молча

улыбался. Грудь сплошь в синяках и кровоподтеках. Похоже, у меня новый

друг.

– Ладно, я пойду, – сказал Диего и стал натягивать рубашку.

– Куда? Метро давно закрыто. Можешь, переночевать у меня.

– Тебе надо отдохнуть.

– Надо.

– Ты заходи в «Пекин», буду рад опять с тобой пообщаться.

– Думаю, после сегодняшнего тебе там лучше не появляться.

– Во-первых, в «Пекине» такое часто случается, а, во-вторых, хозяин

бара – мой друг, так что я там на особых правах. Заходи. Правда.

Диего говорил нежно.

Мы долго целовались. Видимо, это одна из высших степеней доверия –

целоваться с человеком, которого только что вырвало на твоих глазах.

Он укутал меня одеялом, погасил свет и ушел, прикрыв недавно

выломанную дверь.

Я решил отказаться от благотворительности Валентина. Она меня только

41

расслабляла, а сейчас необходимо сосредоточиться и воссоздать былую

жизнь. Впредь я решил придерживаться этого плана и скорее ограничивать

себя, нежели хоть сколько-то плыть по течению. Меня ожидали, наверное,

годы испытаний и лишений, однако я твердо и, может быть, излишне

поспешно решил строить свою жизнь самостоятельно. Потерянная

квартира, какие-то признаки благополучия – все это были не мои

достижения, а отцовские или бабушкины. Предстояло начать с нуля, но по

праву принадлежавшего мне.

Отказался от денег я через Нину Владимировну. Слава Богу, ей хватило

ума никак это не комментировать. Пятьсот долларов я планировал в

скором времени вернуть, а поиски новой квартиры, естественно, челом

бил остановить. Я сказал, что буду жить в квартире №44 до тех пор, пока

не смогу обеспечить себя чем-то иным. По-моему, Нина Владимировна все

это записывала. Она объяснила, что за мою комнату Валентин платит

хозяину квартиры, некоему Сергею. Эти выплаты я тоже обещал взять на

себя. Говорил и понимал, насколько это походит на бракоразводный

процесс: за квартиру платишь ты, дети живут у меня, тебя навещают

каждый последний четверг месяца, с аспарагусом я, вообще, не знаю, что

делать. Валентин опять уехал за границу. Нина Владимировна сказала, что

передаст все слово в слово. Хоть бы подбодрила, что ли: молодец,

мальчик, так держать! Сухая корова.

Я положил трубку и почувствовал себя совершенно свободным. Даже

какой-то прилив бодрости и радости. Квартира №44 уже не казалась

клоповником, она стала квартирой «с насекомыми», и эта сентенция

делала из меня буддиста.

Вот тут я и убедился в очередной раз, что ждать от жизни чего-то

хорошего мне с некоторых пор не стоит.

За бодростью и радостью пришла страшная мигрень – у меня в жизни

такой сильной не было. Я вообще не часто жаловался на головную боль,

но подобный приступ заставил меня предположить худшее. А что худшее?

В конце концов, я не герой Томаса Манна, чтобы страдать мигренями от

потомственного сифилиса. Но мне хватило здравого рассудка обнаружить

связь между моим здоровьем и частыми с некоторых пор провалами в

памяти. Я не помнил, что произошло со мной до пробуждения в лесу, и как

будто привык считать это в порядке вещей, однако очень скоро

42

выяснилось, что я не помню и события годичной давности. Как не напрягал

я память, получалось, что весь прошедший год абсолютно стерся. Я не мог

вспомнить, где я был, что делал, с кем общался – никаких деталей,

способных логически подвести меня ко дню «второго рождения». Очень

странная частичная амнезия.

А мигрень не проходила. Любое движение отзывалось в голове холодной

режущей болью. Так продолжалось несколько дней – я старался не

выходить из своей комнаты и ни с кем не общаться – и вот однажды

мигрень прошла, как будто ее и не было. Магнитная буря, подумалось мне.