– Это мое второе имя, мальчики.

Они узнали мое первое имя и громко удалились. Без стеснений я тут же

проверил содержимое их рюкзаков. Только теплая одежда, грязное нижнее

белье и умывальные принадлежности. Ничего особенного кроме коробки

вишневого мармелада в шоколаде. Слишком девичья деталь.

Я так и не догадался спросить у солдатиков, с какой войны они

вернулись.

Через полчаса в подъезд кто-то вошел. Я отчетливо слышал мужские

шаги. Не потерплю кого-то из малознакомых соседей по дому:

– Что, ключи потеряли?

– Да.

– А где?

– Если бы знал, пошел бы туда и забрал их.

– С вами все в порядке?

– Я обнаружил себя сегодня ночью в лесу, и самочувствие преотличное.

Свежий воздух, знаете ли…

Шаги не воспользовались лифтом и приближались ко мне, на второй

этаж.

Мужчина, как и подумал. Слишком много мужчин в последнее время.

Этот, солидный и стильный, с тщательно стриженной трехдневной

щетиной, еще и взирает нагло.

– Это про вас мне рассказали солдаты? Я их встретил по пути.

– Тут не надо быть детективом. Это явно не мои рюкзаки.

– А Венера?

– Я и сам слишком часто шучу по ее поводу.

– Пойдемте. Все равно надо перетащить рюкзаки, солдаты ведь ко мне

шли.

– Я понял.

Хотя ожидал увидеть еще одного военного. На мужчине было короткое

серое пальто, широкие черные брюки, серый свитер с высоким горлом и

дорогая с виду обувь. То есть абсолютно все, чтобы контрастировать с

пропотевшими солдатами в одинаковой форме. Я оценил. Его звали

13

Валентин.

Как в дальнейшем показала экспертиза, смерть наступила примерно в

тот момент, когда я еще валялся в утренней постели Коли. Когда я

поплелся за очередным спасителем, тело, наверное, уже давно остыло. Я

поплелся за Валентином – человеком, в которого уже успел влюбиться.

Примерно в полдень.

Огромное окно, пасмурный день, как плесенью, облеплены снегом

деревья. Снег валит хлопьями и не закончится до глубокой ночи. Я стою

возле окна и угадываю сквозь метель башни Кремля. Глухо бьют куранты.

Менторским тоном Валентин втолковывает что-то трем солдатам. Я к

ним спиной и слышу обрывками:

– Это старайтесь не потерять. Работа не для белоручек. Это намного

важнее. Все, ребята, удачи.

Солдаты громко его благодарят и обращаются ко мне:

– Ну видите, мы вам все-таки помогли.

Желание не быть обязанным опять сыграло со мной шутку. Еще не успев

обернуться, я представляю, как мне приходится делать всем троим

фирменный минет. Взвод, стройсь!

Но они сами меня спасли:

– Вы помогли нам, а мы – вам.

– Ах! Вот оно что! Да-да, спасибо.

– Все, вы в расчете, – поставил точку Валентин и необидным жестом

указал на дверь.

Мы остались вдвоем. Мы вдвоем уже целый день. Болтаем, едим,

находимся друг от друга на почтительном расстоянии. Никакой искры не

пробегает, я уже боюсь потерять его навсегда. Мне хватило нескольких

часов, чтобы привязаться к совершенно незнакомому человеку. Потому что

я влюблен. Впервые за десять лет.

Валентину все это может показаться скучным, а мне хватает воспитания,

чтобы даже не заикнуться. Хотя он удивительно предупредителен и добр.

Я, может быть, даже разочаруюсь, если все это он делает ради

перепихона. Совершенно точно разочаруюсь.

Но я до смешного влюблен. На моих глазах Валентин разбил чашку, два

14

раза обжегся, несколько раз споткнулся. Такая неуклюжесть в других

вызвала бы во мне только презрение, а в Валентине она почти

очаровывает. Ведь я требователен к мужчинам, и в этой требовательности

есть увесистая доля обыкновенной злобности. Мужчина не имеет право

споткнуться в моем присутствии, если споткнется – он падает в моих

глазах. К женщинам это не относится, я никогда не чувствую себя

совершенней в присутствии обжегшейся или порезавшейся женщины.

Валентин произвел на меня впечатление своей солидностью. Своей –

это просто исходит от него – важностью. А я достаточно романтичен, чтобы