влюбиться в кого-то подобного. В человека, за которым мне хотелось бы

тянуться. Это большая редкость, если честно. Я считаю себя умным, и от

этого моя разборчивость становится только циничней. Валентин, по

крайней мере, загадочен. Но подождем, когда он положит мне руку на

коленку – и эта блажь исчезнет без следа.

Слабость – вот, за что я презираю человечество. Когда я сосу у мужика, я

наиболее явственно вижу его слабость. Он не способен меня остановить,

потому что не хочет. И в этом его ничтожество. А потом я смотрю на его

член, заглатываю поглубже и презираю самого себя. Потому что и я не

горазд сдерживаться.

Валентин взглянул на меня, пока я думал обо всем этом, и широко

улыбнулся.

– К сожалению, вам нельзя здесь ночевать, – сказал он.

– Я и так уже злоупотребил вашим временем.

– Это неважно. Сейчас, я сделаю несколько звонков, и мы подыщем вам

пристанище.

– Желательно, чтобы из окон там открывался хороший вид.

– Хм, боюсь, этого я как раз не могу гарантировать.

– Надеюсь, хотя бы окна там будут.

– Сейчас узнаем.

Валентин набрал несколько номеров. Везде не отвечали. Где-то на

четвертый раз, он заговорил удивительно официальным и властным

тоном.

– Нина Владимировна, мне необходимо поместить человека на ночь, –

заявил он с ходу, даже не поздоровался.

Поместить меня. Докатились. Даже если он не будет ко мне приставать –

15

а он не будет, похоже, все-таки вышла ошибка. Этот человек выполняет

что-то вроде долга.

– Нет, это не солдат… Нет-нет… Что за вариант?.. Подойдет. Я

записываю.

На клочке бумаги Валентин написал продиктованный адрес. Не

попрощавшись, бросил трубку и протянул ошметок мне.

Площадь Маяковского. Дом за гостиницей «Пекин». Центр – прямо шик.

– А вы занимаетесь благотворительностью? – спросил я ехидно.

Валентин не понял, о чем я.

– Это ведь похоже на благотворительность. Хотя бы на ее изнанку.

Я начал дерзить. Грустный признак. Я понимаю, что вот сейчас мы

распрощаемся. Я понимаю, что его гостеприимство – знак благородства,

но не внимания непосредственно к моей персоне. Он знает о моем

грустном положении и помогает, потому что это в порядке вещей. Я очень

поспешил влюбиться.

Валентин весело улыбается и молчит. Мне даже не удалось задеть его

напоследок.

– Дайте-ка бумажку.

Он взял протянутый мной клочок и что-то нацарапал.

– Звоните, если будут какие-то проблемы. Я с удовольствием помогу.

У меня есть его телефон. У меня есть жалкая надежда. Из учебника

акушеров: пуповину лучше обрубать, а не отрезать медленно.

Я добрался до дома за «Пекином» пешком. Было где-то около полуночи.

Я брел по московским улицам с частыми передышками – торс Венеры, как

верный пес, со мной. Одинокий мальчик в зимнем городе с безрукой,

безногой женщиной в слабых объятьях. Снег меня не любит.

Конечная цель. Не менее жалкое зрелище. Темнотой и холодом оно

только заострялось. Пятиэтажный дом с двумя подъездами, из которых

один полностью выгорел и одичало вонял кошачьей мочой. Окна второго

уютно светились сквозь снег, но светились как-то бедно – вот-вот вышибет

пробки.

Из грязного дворика по соседству со стройкой я поднялся на пятый этаж,

в квартиру №44. Лифт не работал.

16

Дверь открыла смазанная алкоголичка. Такая типичная тридцатилетняя

московская бомжиха, с синяком под глазом и паклей волос. Красная ткань

в белый горошек заместо юбки. Она старалась не смотреть на меня, то ли

смущенно, то ли по пьяни отводила глаза и косилась куда-то в пол.

– Мне сказали, здесь можно переночевать.

– Ага, – хрипло признала тетя и углубилась в самосозерцание.

– Валентин сказал, – уточнил я недоверчиво.

– Какой еще Валентин?

– Так вы не хозяйка квартиры?

– Не-а, я здесь живу.

– И много народа здесь живет?

– Четыре комнаты – три заселены.

Я на самом дне. Поздравляю.

– Где моя комната, простите?

– Вот, – женщина махнула в сторону закрытой двери.