видел коммуналку и впервые осознал, что в ней могут жить молодые люди.

Казалось, пережитки прошлого лишь для стариков.

Еще мне всегда казалось, что кто-то стережет меня, что где-то есть мой

ангел-хранитель, наблюдающий за каждым шагом и не позволяющий

вляпаться в дерьмо. Я действительно давно не наступал на собачье

дерьмо, с самого отрочества, наверное. Но после пробуждения в лесу, я

понял – ангела-хранителя у меня нет. Или больше нет. Скажем, если

раньше я знал, что не попаду под машину или не слечу под поезд в метро,

знал абсолютно точно, то теперь эта уверенность пропала. Я оказался

19

раним. Я один на один, и какой-то защиты извне не последует. Это не о

Боге. Я всегда был атеистом, и ангел-хранитель для меня – это не нечто

метафизическое, а скорее ощущение связи с остальным миром. Так вот,

эта связь утеряна. Может быть, навсегда. И теперь я вполне могу угодить и

в собачьи какашки и под машину. Я как будто познакомился с собственной

смертностью, как будто сам себе напророчил – ничего хорошего больше не

случится.

Кухня была темненькой и грязной, с блевотной закоптелостью на стенах

и потолке. Кружевной абажурчик на настольной лампе – не по-мещански,

но смешно. И все-таки уютно. Подоконник, на котором можно сидеть,

забравшись с ногами, затертый до дыр фотопринт Джоконды, наклеенный

на шкафчик.

Тараканы и воняет. Пельменями воняет.

Мое одиночество нарушила заметно повеселевшая Вашингтон.

– Видишь, не успел приехать, а приключения уже начались.

– Да, я в восторге.

– Не переживай, тебе досталась очень уютная комнатенка.

– Как ты думаешь, милиция согласится оставить труп мне? Я использую

его в качестве элемента дизайна.

– Не рассчитывай.

– Жаль, это была очаровательная мысль.

Вашингтон осклабилась, показав золотые зубы. Все-таки я романтик, я

точно был уверен, что некоторые вещи, например, авоськи, больше не

существуют. Существуют.

– Ты мне нравишься, – неожиданно призналась Вашингтон.

Как ни смешно, но она мне тоже нравилась. Было в этой даме что-то

глубоко ироничное и умное. Наверное, само собой вырабатывается после

жизни в подобном месте. Или она знавала лучшие времена, имела

красивые зубы и салон в Петербурге. Но пала, пала.

– Кто была эта мертвая?

– Нелли? Жила тут с нами. Она приходится дочерью кому-то из

Архитектурного Совета Москвы, но это не помешало ей завалить экзамены

при поступлении в МАРХИ.

Я потом долго не мог сообразить, что такое в постояльцах квартиры №44

общее. Ответ пришел сам собой. Все они – Вашингтон, Борщик, Дэн,

20

Шурик и Ваня – некогда учились в Архитектурном институте, и, хотя

высшее образование получила только Вашингтон, все до одного считали

себя полноценными, но, к сожалению, невостребованными зодчими. Это я

потом узнал.

– Я никогда не любила эту Нелли, – доверительным тоном сообщила

Вашингтон, угощая меня чаем.

– А ты мне нравишься, я рада, что теперь здесь будет жить кто-то

молодой. Четвертую комнату недавно сняла милая девочка. Она еще не

въехала. Но вы вместе однозначно вдохнете в квартиру новую жизнь.

– Я не собираюсь здесь задерживаться. Я только переночевать.

– Я тоже когда-то так думала. Шесть лет назад.

А я все ждал, когда мне это скажут. Когда меня поспешат разочаровать и

напомнят простую истину – настоящие проблемы редко решаются за одну

ночь.

– Нелли была странной, - продолжила моя собеседница, – она вечно на

кого-то злилась. Еще любила воровать. Нагло так – спиздила у меня стул,

выкрасила в черный цвет и заявила, что это ее мебель и что я обозналась.

И кошка Нелли вечно гадила в чужих комнатах, в хозяйкиной – никогда, а в

соседних просто потопы какие-то устраивала.

– Ее убили?

– Нелли?

– Да нет. Кошка где? Ее убили?

– Не знаю. Пропала куда-то. Кошка вечно исчезала, когда у Нелли