мне настроение?

– Ну вот ты, например, - продолжил Яша, игнорируя её слова.

–

Что я?

– Попалось тут мне в руки досье на Жюли Риветт, более известную как Щербатая Жюли.

Ты её знаешь?

– Её весь Париж знает.

–

Тебе никогда не говорили, что вы похожи?

– Никогда, - презрительно хмыкнула девушка. – И я тебе объясню почему. Если ты

внимательно изучил фотографии этой Риветт, то, возможно, заметил, что она полная,

крашеная под блондинку, с бледной кожей и, как известно, отчаянно щербатая. Иными

словами, милый, занудный Жак, - полная моя противоположность.

–

Ты могла загореть.

–

Ха-ха.

–

Ты могла перекраситься.

–

Дважды хам. Это мой натуральный цвет.

–

Ты могла похудеть.

–

Не смеши меня. А что с оспинами придумал?

–

Грим или пластическая операция.

Виржини открыла было рот, чтобы ответить, но неожиданно рассмеялась. Она игриво

погрозила Яше пальчиком. Замурлыкала:

– Ах, Жак. Ах, инфернальный мозг. Кажется, я догадалась, - встала буквой «эф» и

выпятила грудь. – Ты ведь хочешь, чтобы я притворилась Щербатой Жюли? Это тебя

заводит? Ах, шалун! Что же ты сразу не сказал? Я могу стать для тебя, кем угодно.

–

Мне не до шуток.

Он натянул обратно трусы. Сел в кровати, скрестив руки, и уставился на Виржини.

–

Среди особых примет Жюли Адда – угрюмо произнес Яков. – Родимое пятно за левым

ухом. Лицо тебе исправили, а о родинке ты, по-видимому, забыла.

–

Ты параноик, - прошептала Виржини, медленно отходя спиной к письменному столу.

– Нет, - спокойно ответил Яша и вдобавок отрицательно покачал головой. – Я просто

слишком долго смотрел на твоё лицо… на лицо Жюли. Уродливые люди магнитят внимание.

И чем дольше я смотрел на фотографию Жюли, тем явственней различал в нём твои черты.

Сперва я решил, что мне пора хорошенько отдохнуть, - Яша слабо усмехнулся. – Но потом

обнаружил родинку у тебя за ухом, и всё встало на свои места…

17

Он с грустью заметил, как, стоя спиной к письменному столу, девушка пытается нащупать

нож для разрезания бумаги. Или какой-нибудь предмет, подходящий для того, чтобы лишить

сознания взрослого мужчину.

– Как ни странно, со мной ты в безопасности, - всё таким же спокойным тоном

продолжил Яков. – Я тебя не трону. Можешь отнекиваться дальше. Можешь попытаться

меня убить. Это у тебя сейчас вряд ли получится, я всё-таки сильнее. В любом случае, нашим

отношениям конец.

– Но ведь я люблю тебя, - еле слышно прошептала Виржини. Может быть, она и не была

Жюли.

Он стал одеваться, чтобы уйти. Девушка, не шелохнувшись, наблюдала за его движениями

и вдруг спросила, ровным голосом:

–

Жак, а почему ты решил, что ты прав?

Парень молча на неё уставился.

– Ах, нет, прости, я неправильно сформулировала вопрос. Почему ты решил, что вообще

кто-то бывает прав?

Всё, что Яша сказал до сих пор, он прилежно, смакуя, отрепетировал заранее. А теперь

долго кричал на неё, выплёскивая накопившееся, сдержанное: боль, разочарование, вину,

надежду, унижение. И не дожидаясь ответа, хлопнул дверью. Она его не останавливала.

Час бродил в одиночестве по ночному, прелому как псина, Парижу, – дождь то моросил, то

забывался. Без особой причины решил наведаться в отделение полиции, где служил дядя

Коля, и там ещё раз взглянул на фотографию Жюли Адда: анфас – профиль.

На ксероксе Яша обнаружил забытый кем-то документ, в котором содержался отчет о

самоубийстве на бульваре Инвалидов. Тот пожилой человек умер в больнице.

–

Из всех неприятностей, стрясшихся со мной в последнее время, какую же теперь

выбрать? Какая из них исключительно-судьбоносная? Может быть, эта?

Погибший был русским пенсионером. Ветераном, прибывшим в Париж в составе

туристической группы таких же, как он, незаметных героев Великой Отечественной войны.

Показания остальных пенсионеров: казался очень замкнутым, держался от всех в стороне,

никто его толком не знал. Алексей Дмитриевич Серебряков. Родом из Карелии.