— Ну! Где у нас тут ба-а-альной?

Тетя Надя суетилась за их спинами:

— Руки можно в ванной помыть, девочки! — она едва волочила тяжелый чемодан, прикидывая, куда бы его поставить, чтобы обеспечить «девочкам» максимальный комфорт.

— Р-р-руки у нас стер-р-рильные! — дико захохотала вторая, помоложе, — возможно, медсестра. — Ну, открывайте же чемодан, щ-щас колоть будем!

Танька чуть было не задохнулась от возмущения, но поймав умоляющий Олежкин взгляд, нервно спросила:

— А можно мы сами укол сделаем? Вот тетя Надя — она умеет это делать хорошо, вы нам только шприц наполните лекарством, будьте добры?

— Не положено! — насупилась «врач». — Вызвали скорую, дак подчиняйтесь инструкциям, нечево! — Давайте ложьте больного на кровать!

Но Танька сильнее прижала Олежку к себе и не сдержалась:

— Да вы же пьяные в жопу!

Лицо врачихи побагровело:

— Гуля! — приказала она медсестре, — поворачиваем! Мы сюда не за оскорблениями приехали! Они думают, мы развлекаемся тут по ночам! Мы ж-ж-жызни спасаем, а они нас...

— Девочки, девочки, миленькие! — взмолилась тетя Надя. — Да вы не сердитесь на Таньку, расстроенная она, сама уж третью ночь не спит, а Олегу совсем плохо, ну пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь...

— Эх! — сокрушенно покачала головой врачиха. — Не позволила б я каждой сучке меня оскорблять, и если б не было на мне этого белого халата... — она оттянула халат перед собой за пуговицу, словно демонстрируя беременность.

«Что-то не вижу, чтоб он белый был», — хотела съязвить Танька, но услышала «внутренний голос»: «Молчи! Не время сейчас!» Остановив порыв поругаться, она попросила тихо:

— Сделайте ему укол. Пожалуйста, — Танька осторожно передвинула Олежку на простыни и слезла с кровати.

Медсестра Гуля протерла руки смоченным в спирте тампоном. «Значит, инструкции таки соблюдают», — подумала все еще злая Танька. Гуля вскрыла ампулу, наполнила шприц прозрачной жидкостью и приблизилась к Олежкиной кровати. Танька аккуратно повернула его на бок и спустила штаны ситцевой пижамы ниже, стараясь не смотреть на обнаженный участок тела.

Медсестра прищурила сначала один глаз, потом другой:

— Э... а куда колоть-то? — спросила она басом.

Танька взглянула на медсестру, ожидая увидеть трясущиеся руки, но они были тверды, как кремни, напряженный шприц застыл в них неподвижно. И перевела взгляд на ягодицы брата.

Все происходящее и без того походило на нелепый кошмар, казалось, что она вот-вот проснется — и не будет тут никаких пьяных медичек, ни их жуткого чемодана со страшными ампулами и шприцами, ни заплаканных глаз тети Нади, а Олежка будет рядом — красивый, веселый и полный физических сил. Но то, что она увидела поверх спущенной пижамы, оказалось страшнее любого ужаса. Часть плоти, которую у младшего брата она не видела, пожалуй, с тех пор, как он начал купаться самостоятельно, выгоняя их с мамой за дверь ванной с криком «Я сам!», та самая часть, что помнилась ей гладкой, розовой, нежной и пухленькой попкой, теперь представляла совсем иное зрелище. Такое, от которого у Таньки моментально поплыло перед глазами, горло сжал спазм. Плоти на том месте просто не было вообще. Была кость, обтянутая кожей, пораженной пролежнями и синяками, поверх которых отпечатались следы сотен иголок.

— А вы ему в ножку, в ножку укольчик сделайте! — причитала тетя Надя плачущим голосом. — На попе я уж и сама давно не ставлю, некуда больше.

Медсестра грубо опустила Олежкину пижаму еще ниже и стала щипками искать подходящее для укола место. Танькины глаза застилали слезы, она еле сдерживалась, чтобы не упасть, оперлась рукой о спинку кресла и ощутила, как кто-то подхватил ее сзади за плечи, но не оборачивалась.

Гуля тем временем продемонстрировала образцово-показательный пасс со шприцем, направляя его на выбранный участок кожи, но соприкоснувшись с ним, игла согнулась пружинкой, шприц выскользнул из твердых рук и закатился под кровать.

— Ой, блядь! — сказала медсестра. Танька беспомощно опустилась на пол.

Дальнейшие действия напоминали несфокусированное замедленное кино. Из дверного проема между комнатой и прихожей отделилась фигура высокой, пышной блондинки с кудряшками. Она крупным шагом подошла к кровати, молчаливо и уверенно взяла из рук недоумевающей медсестры второй наполненный шприц и плавным движением направила послушную иглу в Олежкино предплечье.

Колдовство

Скорая, словно дикая, взвыла мотором и умчалась, мигая сиреневой лампочкой. Пьяные медички спешили на следующий вызов или поехали с ветерком кататься по Москве.

Вслед за мигающей лампочкой мир за окном потемнел и исчез. В небытие погрузился жилой квартал, который трудно было назвать Москвой, стоило лишь углубиться в свободную застройку: безликое нагромождение зданий, узкие дорожки, протоптанные где не положено, пронизанные сквозняками дворы — все могло существовать и в любой другой точке, кроме высвеченного островка под крышей пятиэтажного дома. Там, за двумя окнами без штор с мягким настольным светом, был создан совершенно иной мир.

Олежка улыбался и с любопытством разглядывал чудную компанию. У пышной блондинки с кудряшками, которая только что спасла его от очередного приступа, были карие, на редкость добрые глаза. Время от времени он пытался поймать ее взгляд — поблагодарить, хотя бы молча, кивком, улыбкой… Но она зачарованно смотрела на его сестру и будто никого больше не замечала. Парочка живых гномов, маленьких, настоящих, ростом сантиметров двадцать пять, не выше, чинно уселась рядышком на упакованном надувном матрасе, ноги свесили, но ими не болтали, были серьезны, как авторские игрушки. Танька пристроилась на краю кровати, поджала ноги и смотрела на брата со смешанным чувством надежды и тревоги. Мама была на любимом месте — в кресле напротив и, перехватив Олежкин взгляд, приблизила палец к губам — то ли просила ее присутствия не выдавать, то ли предупреждала, что вот-вот должно произойти что-то такое, от чего не стоило отвлекать разговорами.