Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

«В час, когда душа устанет…»

В час, когда душа устанет Средь пустыни бытия, Видеть зорко перестанет, И один останусь я, И подступит мрак унылый К сердцу на исходе дня, — О, тогда своею силой Осените вы меня, Будьте здесь, со мною, друга, Неба светлые сыны, Пребывающие в круге Радости и тишины.

«Сядь сюда, ко мне — и вместе…»

Сядь сюда, ко мне — и вместе Тех мы вспомним в этот час, О судьбе которых вести Больше не дойдут до нас. Долго будут дни за днями Вереницею идти, Вслед за летними дождями Зимние шуметь дожди, — И нигде мы их не встретим, Сколько бы ни жили лет, Никогда уж не ответим Им на дружеский привет. Горьким опытом разлуки Все богаче мы с тобой. Подадим друг другу руки! Я хотел бы всей душой, Сколько бы ни оставалось Испытаний впереди, Неистраченную жалость На живых перенести.

«Лесная просека переходила…»

Лесная просека переходила В заглохшую дорогу, с колеями. Поросшими травой давно не смятой. Уже смеркалось. Где-то в глубине Деревья тихо-тихо начинали Свое вечернее богослуженье, И солнца красноватые лучи Ложились на вершины и на ветви. Стук топора, совсем не нарушавший Окрестной тишины — так равномерно Он раздавался в самом сердце леса, — Вдруг оборвался, — и немного позже Тяжелый гул протяжно прокатился И замер в чаше. Мы остановились, Прислушиваясь к новой тишине. Смерть дерева… Внизу, на лесопильне, Где длинными и гладкими рядами Лежат смолою дышащие доски, Певучая пила его распилит. На что пойдет оно? На грубый стол: В трактире деревенском забулдыга Вдруг о него пивною хватит кружкой И заорет неистовую песню. А может быть, — на мачту: с легким плеском Однообразно зарокочут волны, И свежий ветер запоет в снастях, И серебристая забьется рыба По доскам дна, упруго изгибаясь. А может быть, оно пойдет на крест. И тихого прямого человека Под ним положат, — и зимой и летом Совсем один, под тем же самым небом Все будет крест стоять простым и строгим Напоминанием о тишине.

«Не вся ушла из мира тишина…»

Не вся ушла из мира тишина: Над синей гладью озера лесного, Средь сосен вечереющих она, И на горе, подъемлющей сурово, Как бы земли и неба на краю Вершину одинокую свою! Но есть другой, торжественный покой: Сердца людей в редчайшие мгновенья Он посещает и несет с собой Молчание, похожее на пенье. На языке таинственном мы с ним О самом сокровенном говорим.

«Сплошной и непрерывной чащей…»

Сплошной и непрерывной чащей Вплотную вдоль всего пути Шел лес, большой и настоящий. И вдруг — просвет. Там, впереди, Открылся нам на отдаленье Спокойный поворот реки, Открылось синее теченье И золотые тростники. Там, в небе позднем и холодном, Молчанье полное храня, Шла туча с грузом благородным Передзакатного огня. И медленно и величаво С ее большого корабля Текли лучи вечерней славы На отдаленные поля.

«Мне нравится покатый этот холм…»

Мне нравится покатый этот холм, Два-три спокойных дерева на нем; Они едва кивают мне главой, Полны своею смутной тишиной, И как поток бесшумного дождя, Сквозь них течет вечерняя заря, И пятна света, молча по земле Перемещаясь, уступают мгле.

«Еще на зеленеющих равнинах…»

Еще на зеленеющих равнинах, Под колокольчиков легчайший звон, Пасутся овцы; крыльев голубиных Прозрачный воздух шумом оглашен. И ничего не чуют их сердечки: Волк молча подбирается к овечке, И острым круглым глазом свысока Высматривает ястреб голубка. И ты будь грубым, юноша, вступая В железный круг земного бытия: Тогда тебя и волчья примет стая К себе, и ястребиная семья. А жалобы безвинных, — вздор и бредни! Не первый ты, поверь, и не последний. А жалкий голос совести твоей Чем ты скорей придушишь, — тем верней.

«Если бы знали мы, что нам дано…»

Если бы знали мы, что нам дано, Сколько мы сделали, сколько осталось, — Как дорогое, густое вино, Сердце бы нам переполнила жалость: К людям и зверям, и птицам морским, К лодке рыбачьей на старом причале, К дому земному и к дыму над ним. Если бы помнили, если бы знали, — Легче бы стало дышать и теплей В мире суровом, и темном, и грешном… Нет, никогда, никогда не жалей, И не стыдись, и не бойся быть нежным.