Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

«Это не птица дорогой пустынной…»

Это не птица дорогой пустынной В воздухе синем высоко летит, — Знамя Израиля над Палестиной Бьется, и плещет, и вольно шумит. Камеи и травы, олив узловатых Низкие рощи на склонах холмов; Дали виднеются в пестрых заплатах Нив золотистых, зеленых садов. С песней протяжной и с песней веселой, Радость в которых и труд заодно, Каждый налившийся колос тяжелый, Каждое дерево здесь взращено. Снова пшеницы раскидистый ворох Руфь собирает, бродя по полям, Нового дуба таинственный шорох Слышится там, где стоял Авраам. Слушай, Израиль, боровшийся с Богом, Благословенье принявший Его: По бесконечным, по страшным дорогам В землю отцов твоих не для того Ты возвратился, чтоб стены Сиона Враг твой безжалостный мог покорить. Яростный бег колесниц фараона Снова ты в силах был остановить. Скоро уж снова в задумчивом лоне Медленной генисаретской волны Брошенный невод спокойно потонет, В синей воде отразятся челны. Снова взойдет утешительный колос Средь благодатных, средь мирных холмов, Где раздавался единственный голос Лучшего из твоих лучших сынов.

«Никто не восклицает на псалтири…»

Никто не восклицает на псалтири, Не пляшет, видя пред собой ковчег. Все холодней и глуше в темном мире, И время молча падает, как снег. Как это стало, как это случилось? По-прежнему торжественно горят Большие звезды, как Господня милость, И камни о согласье говорят. О, радость, ты дана была от века, Как утешение, как горний свет, Как чудная подруга человека, — И нет тебя… Ковчега с нами нет.

«Мы целый день закидывали сети…»

Мы целый день закидывали сети: Лишь ракушки да тина, — ничего. Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как дети Послушались мы слова Твоего. С трудом из вод глубоких извлекли мы Великий Твой и трепетный улов. В тумане синем и неуловимом Уж не видать окрестных берегов. Лишь эта обличающая груда, Покорная велениям Твоим… И мы, свидетели прямого чуда, Как громом пораженные стоим. Всё замерло среди земного круга: Не шелохнутся воды, ветер стих, Лишь рыбы бьются сильно и упруго По доскам дна, у самых ног Твоих.

«Думал ли я, когда был богатым…»

Думал ли я, когда был богатым, Что стану бедным, как этот слепой, Который идет за своим вожатым, Вытянув руку перед собой? Думал ли я, когда солнце сияло И птицы взвивались в воздух, — что вдруг Останется так нестерпимо мало Скупого и скудного света вокруг? Ночь наступает, уже наступила: Хлынула к окнам, течет за стеной… Господи, дай только сердцу силы Помнить, что Ты и во тьме со мной!

«Поэзия — не томный, лепет…»

Поэзия — не томный, лепет, Не темный бред, не грубый рёв, — Она — внезапный шум и трепет В огне рождающихся слов, Их радостное столкновение, Полёт, падение, полёт… Ее начало — изумленье, И музыка — ее оплот. Потом, когда остынет лава, Когда придет иль не придет Непрочная земная слава, — Душа по памяти найдет Тех, полных боли и тревоги, Незабываемых часов Как бы зажившие ожоги На теле неподвижных слов.

«Посмотри: в открытом поле…»

Посмотри: в открытом поле Заблестел на солнце плуг. Хорошо следить на воле За трудом спокойных рук. Всюду, где дружит с природой Умной дружбой человек, — Мельницы вращают воды Полнозвучных вольных рек, Яблони, всходя по склонам Низкорослою семьей, Отдают ему с поклоном Урожай осенний свой, И вечерний дым над кровлей Мирного его жилья, Как привет его сыновний, Всходит в звездные края.

1. «Крошечный и неумелый…»

Крошечный и неумелый Птенчик выпал из гнезда. Мать за кормом улетела, Желтоглазая беда Бродит тигровой походкой… Бросься и спаси скорей Хрупконький комочек кроткий От стремительных когтей. Сделай маленькое дело: Наклонись и огради, — Если хочешь, чтоб запело Сердце у тебя в груди.

2. «Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры..»

Подумаешь: — птица!.. Здесь гибнут миры От дикой и темной и страшной игры, Здесь люди волками глядят друга на друга, Здесь нет больше места дня брата и друга. А ты над беспомощным, жалким комком Склонился с растерянно-нежным лицом И внемлешь взволнованно, как откровенью, И дрожи чуть слышной, и сердца биенью…