Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

«Ты думаешь — в твое жилище…»

Ты думаешь: в твое жилище Судьба клюкой не постучит?.. И что тебе до этой нищей, Что там, на улице стоит! Но грозной круговой порукой Мы связаны, и не дано Одним томиться смертной мукой, Другим пить радости вино. Мы — те, кто падает и стонет, И те, чье нынче торжество; Мы — тот корабль, который тонет, И тот, что потопил его.

«Ясно видный в освещенной раме…»

Ясно видный в освещенной раме Часовщик в очках и с бородой Медленно колдует над часами. На стенах скользящею толпой Маятники ходят неустанно, Мерный шум звучит со всех сторон, Лишь порою крик кукушки странно Слышится сквозь музыку и звон. Этот мирный, молчаливый мастер Сам не знает, что он продает… Этот призрачный, лишенный страсти, Торопливо-медленный полет, И бегущая по циферблату Этих узких шпаг двойная тень — Отмечает каждую утрату, Каждый час погибший, каждый день, И с неумолимостью железной Их оточенные лезвия, Отсекая, сбрасывают в бездну Краткие отрезки бытия. Днем и ночью — слышишь этот грозный, Этот властный, непрерывный стук?.. О, скорей, пока еще не поздно, Измени всю жизнь, внезапно, вдруг!

«О, эти тонкие гобои…»

О, эти тонкие гобои Над морем скрипок и альтов! Как будто брошены судьбою В печальный мир без берегов, Они зовут, томятся, просят, И дирижера тонких рук Движенья мягкие приносят За вздохом вздох, за звуком звук. О, насмерть раненная тема Свинцом холодным на лету! Она поет, — и видим все мы Полет последний в высоту, И неизбежное паденье, И крылья светлые в пыли… И мы следим с таким волненьем, Как будто не уберегли, Как будто нашим соучастьем, Виною нашей, из-за нас О легком, о свободном счастье До мира весть не донеслась.

Блудный сын

В открытом поле, на ветру, Хозяйское свиное стадо Весь день пасти, — а ввечеру За труд наемника награда: Вода и горсть сухих рожков, И на ночь жесткая солома. Лишь изредка, средь скудных снов, — Над ровной, плоской крышей дома Дым голубой припомнишь ты, И мшистый камень у дороги, И роз колючие кусты, И тень от листьев на пороге. Изгнанья воздухом дыша, В последнем, нищенском паденье, Так видит чудный сон душа О царственном происхожденье. Из рук Отца она смеясь Приемлет чашу золотую, — И вдруг, со стоном пробудясь, Опять бежит во мглу земную.

«Соборной мудрости начало…»

Соборной мудрости начало, Торжественное слово: мы! К себе всегда ты привлекало Сердца и верные умы. Кто знает счет деревьям в чаще? Подобных между ними нет, — Но все они семьей шумящей Встречают огненный рассвет. Нет одиноких: есть слепые, В себе замкнувшиеся есть, — Пока их души ледяные Не пробудит благая весть О том, что в этой жизни трудной Никто не брошен, ни один, Что самый нищий, самый блудный И самый падший — все же сын.

Иаков

А. Руманову

Был этот вечер, как и все другие: Волы мычали, полная бадья Расплескивала брызги золотые, Вернулись шумно с поля сыновья. Когда же все замолкло, гул и гомон, — Он тихо встал и вышел за порог: Звезда стояла над уснувшим домом, И свет ее был пристален и строг. А позже сквозь глубокую дремоту, Тогда к нему во мраке приступил И молча с ним всю ночь боролся Кто-то, И на заре его благословил.

Орфей

1. «Еще внизу, еще в долинах…»

Еще внизу, еще в долинах Туман колышется ночной, И сумрак на крылах совиных Несется низко над землей. Все тихо, лист не шевелится; Все звуки канули ко дну. Лишь резкий крик бессонной птицы Подчеркивает тишину. Но с каменной, но с горной кручи Видны далекие леса: Там с каждым мигом все певучей Светлеет неба полоса. Один, лицом огню навстречу, Стоит Орфей, — и золотой Ложится блеск ему на плечи, Венцом горит над головой.

2. «Орфей поет. — Деревья, камни, воды…»

Орфей поет. — Деревья, камни, воды — Все замерло, все внемлет, все молчит. Бессмертной птицей в голубые своды Таинственная песнь его летит. За голосом, за лирою звучащей, Идут во мгле рассветной, без дорог, Выходят звери из глубокой чащи, У царственных его ложатся ног. О, музыки высокое начало! На творческий, на благодатный пир Ты призываешь с силой небывалой В согласный хор преображенный мир.