Ипподром был внезапно окружен скифской кавалерией, которая втайне пробралась туда ночью форсированным маршем; наводивший ужас свист кагановой плети подал сигнал к нападению, и Ираклий, привязав к руке свою диадему, спасся лишь благодаря быстроте своего коня. Авары так горячо преследовали римлян, что едва не проникли вместе с толпами беглецов в константинопольские Золотые ворота; наградой за их вероломство было разграбление константинопольских предместий, и они отвели за Дунай двести семьдесят тысяч пленных. На Халкедонском берегу император имел более безопасное свидание с более достойным врагом, который, не дожидаясь выхода Ираклия из галеры на берег, с уважением и соболезнованием приветствовал в его лице главу империи. Дружелюбное предложение персидского военачальника Саина доставить римским послам свидание с великим царем было принято с самыми горячими выражениями признательности, и мольбы римлян о помиловании и о заключении мира были смиренно выражены преторианским префектом, городским префектом и одним из высших духовных лиц патриаршей церкви. К несчастью, Саин ошибся насчет намерений своего повелителя. “Он должен был,— воскликнул азиатский тиран,— привести к подножию моего трона не послов, а закованного в цепи самого Ираклия. Я никогда не заключу мира с римским императором, если он не отречется от своего распятого на кресте Бога и не станет поклоняться солнцу”. С Саина содрали кожу согласно с бесчеловечным обычаем его страны, а послы были подвергнуты одиночному тюремному заключению с нарушением и международных законов, и формального условия. Однако шестилетний опыт в конце концов убедил персидского монарха в невозможности овладеть Константинополем, и он установил следующий размер ежегодной дани, или выкупа, с Римской империи: тысяча талантов золота, тысяча талантов серебра, тысяча шелковых одежд, тысяча коней и тысяча девушек. Ираклий согласился на эти унизительные условия; но промежуток времени, который был ему дан на собирание этих сокровищ с обедневшего Востока, был деятельно употреблен на приготовления к отважному и отчаянному нападению.

Между монархами, игравшими видную роль в истории, Ираклий отличается чрезвычайной странностью и непоследовательностью своего характера. И в первые, и в последние годы своего продолжительного царствования император был рабом лени, наслаждений или суеверий и с беззаботным бессилием взирал на общественные бедствия. Но в промежутке между утренними и вечерними туманами блестит полуденное солнце: тот, кто был вторым Аркадием внутри дворца, превратился в военном лагере во второго Цезаря, и честь как Рима, так и самого Ираклия восстановили подвиги и трофеи шести отважных кампаний. На византийских историках лежала обязанность объяснить нам причины и его усыпления, и его пробуждения. Будучи отделены от той эпохи громадным промежутком времени, мы можем только догадываться, что он был одарен не столько политической твердостью, сколько личным мужеством, что его приковывали к себе прелести и, может быть, хитрости его племянницы Мартины, с которой он вступил после смерти Евдокии в кровосмесительный брак, и что он подчинялся влиянию низких советников, уверявших его, что один из основных законов империи не дозволяет императору подвергать свою жизнь опасности на полях сражений.

Быть может, его пробудили из усыпления последние оскорбительные требования персидского завоевателя; но в ту минуту, как Ираклий воодушевился мужеством героя, единственные надежды римлян были основаны на превратности фортуны, которая могла изменить возгордившемуся своими успехами Хосрову и перейти на сторону тех, кто был доведен до крайнего унижения. Император должен был прежде всего позаботиться о денежных средствах на покрытие военных расходов и обратился к восточным провинциям с приглашением оказать ему содействие. Но прежние источники доходов иссякли; кредит самовластного монарха обыкновенно подрывается его собственным могуществом, и мужество Ираклия впервые обнаружилось в том, что он осмелился взять взаимообразно церковные капиталы, предварительно связав себя торжественной клятвой, что возвратит с лихвой все, что найдет вынужденным издержать на пользу религии и империи. Само духовенство, как кажется, скорбело о постигших государство бедствиях, и осторожный александрийский патриарх отдал в распоряжение своего государя сокровище, найденное им при помощи сверхъестественного или своевременного внушения свыше, но сделал при этом оговорку, что такое святотатство не должно служить прецедентом для будущего. Из числа солдат, бывших сообщниками Фоки, только двое уцелели от руки времени и от меча варваров; утрату даже таких мятежных ветеранов не вполне восполнили набранные Ираклием новые рекруты, и взятое из церковных святилищ золото собрало в одном лагере уроженцев Востока и Запада, отличавшихся друг от друга и национальными названиями, и вооружением, и языком. Ираклий постарался склонить авар к соблюдению нейтралитета, и его дружеская просьба, чтобы каган действовал не как недруг империи, а как ее защитник, сопровождалась красноречивым подарком в двести тысяч золотых монет. Через два дня после празднования Пасхи император переменил свою пурпуровую мантию на простое одеяние кающегося и воина и подал сигнал к отъезду. Он поручил своих детей народной преданности; власть гражданская и военная была отдана в самые достойные руки, а патриарх и Сенат были уполномочены по своему усмотрению оборонять или сдать столицу в случае, если бы в его отсутствие она была подавлена превосходством неприятельских сил.

Окружающие Халкедон высоты покрылись палатками и солдатами; но если бы молодых рекрутов тотчас повели в атаку, победа, одержанная персами в виду Константинополя, вероятно, отметила бы последний день существования Римской империи. Точно так же было бы неблагоразумно проникать внутрь азиатских провинций, так как это дало бы бесчисленной неприятельской кавалерии возможность перехватывать обозы и беспрерывно тревожить своими нападениями усталый арьергард. Но греки еще были хозяевами на море; в гавани был собран флот, состоявший из галер, транспортных судов и нагруженных провиантом барок; служившие в армии Ираклия варвары согласились на отплытие; благоприятный ветер перенес их через Геллеспонт: влево от них тянулись западные и южные берега Малой Азии; мужество их вождя впервые выказало себя по случаю бури, и даже находившиеся в свите Ираклия евнухи терпеливо выносили физические страдания и работали, увлекаясь примером своего государя. Он высадил свои войска на границах Сирии и Киликии, в Скандерунском заливе, там, где береговая линия внезапно поворачивает к югу, и выбором этого важного пункта доказал свою прозорливость. Гарнизоны, разбросанные по приморским городам и горам, могли со всех сторон скоро и безопасно присоединиться к императорской армии.

Воздвигнутые самой природой укрепления Киликии охраняли и даже скрывали от глаз неприятеля Ираклиев лагерь, который был раскинут подле Исса на том самом месте, где Александр разбил армию Дария. Один из углов занятого императором треугольника глубоко врезался в обширный полукруг азиатских, армянских и сирийских провинций, и на какой бы пункт этой окружности он ни пожелал направить свое нападение, ему нетрудно было скрыть свои движения и помешать движениям неприятеля. В лагере подле Исса римский полководец старался искоренить склонность ветеранов к праздности и своеволию и знакомил новобранцев в теории и на практике с воинскими доблестями. Указывая им на чудотворную икону Христа, он убеждал их отомстить за поруганные поклонниками огня священные алтари и называя их нежными именами сыновей и братьев, со скорбью описывал им общественные и частные бедствия, постигшие республику. Подданных абсолютного монарха он умел убедить, что они сражались за дело свободы, и таким же энтузиазмом воодушевились иноземные наемники, которые должны были относиться с одинаковым равнодушием и к интересам Рима, и к интересам Персии. Сам Ираклий с искусством и терпением простого центуриона преподавал правила тактики, а солдаты постоянно упражнялись в умении владеть оружием и маневрировать в открытом поле. Пехота и кавалерия, и легкая, и тяжелая, были разделены на две части; трубачи стояли в центре и подавали сигналы к наступлению, к нападению, к отступлению, к преследованию, к построению в прямой или косвенной линии, к сжатому или развернутому строю, и все операции настоящей войны исполнялись на мнимом поле сражения. Ираклий подвергал самого себя всем тем лишениям, которых требовал от своих войск; их работы, пища, сон были подчинены непреклонным требованиям дисциплины, и они приучились, не пренебрегая врагом, вполне полагаться на свою собственную храбрость и на благоразумие своего вождя. Киликия скоро была окружена персидскими армиями; но персидская кавалерия не осмеливалась проникать в ущелья Тавра, пока не была обманута маневрами Ираклия, который незаметным образом зашел к ней в тыл в то время, как его фронт был, по-видимому, развернут в боевом порядке. При помощи фальшивого маневра, угрожавшего Армении, он вовлек неприятеля в генеральное сражение, которого тот не желал. Персов ввел в соблазн кажущийся беспорядок Ираклиева лагеря; но когда они двинулись на бой, им оказались неблагоприятны и условия местности, и солнечные лучи, и их собственные обманутые ожидания, и основательная самоуверенность неприятеля; римляне с успехом повторили на поле сражения свои военные упражнения, и исход битвы возвестил всему миру, что персы не были непобедимы и что императорская корона лежала на голове героя. Ободренный этой победой и приобретенной славой, Ираклий смело поднялся на высоты Тавра, перешел через равнины Каппадокии и поставил свои войска на зимние квартиры в безопасной и плодоносной местности на берегах реки Галис. Его душа не могла унизиться до тщеславного желания блеснуть в Константинополе своим неполным триумфом; но возвращение императора было необходимо для того, чтобы сдержать беспокойных и хищных авар.

Со времен Сципиона и Ганнибала никто не задумывал более смелого предприятия, чем то, которое привел в исполнение Ираклий для спасения империи. Он на время дозволил персам угнетать восточные провинции и безнаказанно угрожать столице, а между тем совершил опасный переезд через Черное море, проложил себе путь сквозь горы Армении, проник внутрь Персии и принудил великого царя отозвать свои армии для защиты их собственного отечества. С отборным отрядом из пяти тысяч солдат Ираклий отплыл из Константинополя в Трапезунт, собрал войска, стоявшие на зимних квартирах в Понтийских странах,и стал призывать своих подданных и союзников, от устьев Фазиса до берегов Каспийского моря, к выступлению в поход вместе с Константиновым преемником под надежным и победоносным знаменем креста. Когда легионы Лукулла и Помпея в первый раз перешли через Евфрат, они стыдились своей легкой победы над армянскими туземцами. Но благодаря опыту, вынесенному из продолжительных войн, этот изнеженный народ окреп и душой и телом; он выказал свое усердие и всю храбрость, защищая разваливавшуюся империю; узурпация Сасанидов внушала ему и отвращение и страх, а его благочестивую ненависть к врагам Христа усиливали воспоминания о вынесенных религиозных гонениях. Пределы Армении — в том виде, как она была уступлена императору Маврикию,— простирались до Аракса; эта река с негодованием подчинялась постройке моста, и Ираклий, идя по стопам Марка Антония, достиг города Тавриса, или Гандзаки, который с древнейших времен и до сих пор служит столицей для одной из мидийских провинций. Сам Хосров возвратился с сорокатысячной армией из какой-то дальней экспедиции для того, чтобы остановить наступление римлян; но при приближении Ираклия он отступил, отклонив великодушное предложение выбора между заключением мира и битвой. Вместо полумиллионного населения, которое приписывали Таврису во время владычества Софиев, этот город заключал в себе не более трех тысяч домов; но ценность хранившихся там царских сокровищ считалась очень значительной, так как предание гласило, что они состояли из добычи, отбитой у Креза и перевезенной Киром из Сардской цитадели. Быстрые завоевания Ираклия были приостановлены только наступлением зимы; благоразумие или суеверие побудило его отступить вдоль берегов Каспийского моря в Албанию, и его шатры, по всему вероятию, были раскинуты на равнинах Могана, которые служили для восточных монархов любимым местом их лагерных стоянок. Во время этого удачного вторжения он выказал приличные христианскому императору религиозное усердие и мстительность: по его приказанию солдаты гасили огонь, служивший предметом поклонения для магов, и разрушали их храмы; статуи Хосрова, заявлявшего притязания на божеские почести, были преданы огню, а разрушение Тебармы, или Ормии, бывшей месторождением самого Зоро-астра, в некоторой мере загладило оскорбления, нанесенные гробу Господню. Более правильное понимание религии сказалось в помощи, которая была оказана пятидесяти тысячам пленных и в том, что этим пленным была дарована свобода. Наградой Ираклия были их слезы и радостные выражения признательности; но эта благоразумная мера, распространив повсюду слух о его милосердии, вызвала со стороны персов ропот на высокомерие и упорство их собственного государя.

Среди блестящих триумфов следующей компании Ираклий почти совершенно исчезает из наших глаз и из глаз византийских историков. Покинув обширные и плодоносные равнины Албании, император, как кажется, прошел вдоль цепи Гирканских гор, спустился в провинцию Мидию, или Ирак, и достиг в своем победоносном наступлении царских резиденций Казвина и Исфагана, к которым еще никогда не приближался ни один из римских завоевателей. Встревожившись опасностью, которая угрожала его владениям, Хосров отозвал свои войска с берегов Нила и Боспора, и три сильных армии окружили императорский лагерь, раскинутый в дальней неприятельской стране. Находившиеся в числе Ираклиевых союзников уроженцы Колхиды готовились покинуть его знамя, а грустное молчание самых храбрых ветеранов скорее выражало, чем скрывало овладевший ими страх. “Не пугайтесь, — сказал им неустрашимый Ираклий,— многочисленности ваших врагов. С помощью Божьей один римлянин может одолеть тысячу варваров. Если же мы пожертвуем нашей жизнью для спасения наших братьев, мы получим венец мученичества, а Бог и потомство воздадут нам за это вечную награду”. С этим благородством чувств соединилась энергия в делах. Он отразил троекратно нападение персов, искусно воспользовался раздорами их вождей и благодаря хорошо задуманным эволюциям, отступлениям и удачным сражениям принудил их отказаться от борьбы в открытом поле и укрыться в укрепленных городах Мидии и Ассирии. В суровую зимнюю пору Сарбараза укрылся за стенами Салбана и был уверен, что ему не может угрожать никакая опасность; его застиг врасплох деятельный Ираклий, разделивший свои войска и совершивший среди ночной тишины трудный переход. Гарнизон с бесплодным мужеством оборонялся на плоских крышах домов против неприятеля, который осыпал его метательными снарядами и освещал себе путь факелами: сатрапы и персидские аристократы вместе с женами, детьми и цветом воинственной молодежи были частью убиты, частью взяты в плен. Персидский главнокомандующий спасся торопливым бегством, но его золотые латы достались победителю, и солдаты Ираклия насладились достатком и отдыхом, на которые имели полное право. С наступлением весны император перешел в семь дней через горы Курдистана и переправился, без всякого сопротивления, через быстрые воды Тигра. Обремененная добычей и пленниками, римская армия остановилась под стенами Амиды, и Ираклий известил константинопольский Сенат о безопасности своего положения и о своем успехе, последствия которого уже чувствовала на себе столица, так как осаждавший ее неприятель нашел вынужденным отступить. Мосты на Евфрате были разрушены персами; но лишь только император отыскал брод, они торопливо отступили, чтобы защищать берега Сара в Киликии. Эта река отличалась быстротой своего течения и имела около трехсот футов в ширину; мост был защищен укрепленными башнями, а вдоль берега были расставлены стрелки. После кровопролитного боя, продолжавшегося до вечера, римляне одержали верх, а один перс гигантского роста был убит и брошен в Сар рукой самого императора. Неприятель рассеялся в разные стороны и упал духом; Ираклий продолжал свое наступление до Себаста, в Каппадокии, и те же самые берега Эвксинского моря, от которых он выступил в поход, приветствовали, по прошествии трех лет, его возвращение из продолжительной и успешной экспедиции. Каждый из двух монархов, состязавшихся из-за обладания Востоком, не довольствовался легкими стычками на границах своих владений, а старался нанести решительный удар в самое сердце своего противника. Военные силы Персии были истощены двадцатилетними походами и сражениями, а многие из ветеранов, уцелевших от неприятельского меча и от перемен климата, были заперты в египетских крепостях. Но мстительный и честолюбивый Хосров расходовал свои последние ресурсы, и из новых рекрут, набранных между подданными, иностранцами и рабами, организовал три сильных армии. Первая из этих армий состояла из пятидесяти тысяч человек, которым было дано блестящее название золотых пик, потому что они носили оружие из этого металла; она должна была двинуться навстречу Ираклию; второй армии было приказано не допускать его соединения с войсками его брата Феодора, а третья должна была осаждать Константинополь и содействовать военным операциям кагана, с которым персидский царь заключил договор о союзе и разделе того, что будет приобретено войной. Начальник третьей армии, Сарбар, проник сквозь азиатские провинции до хорошо известного Халкедонского лагеря и забавлялся разрушением священных и несвященных зданий в азиатских предместиях Константинополя, с нетерпением ожидая появления своих скифских союзников на противоположном берегу Боспора. Тридцать тысяч варваров, составлявших авангард авар, прорвались 29 июня сквозь Длинную стену и загнали внутрь Константинополя толпу испуганных поселян, граждан и солдат. Под знаменем кагана шла восьмидесятитысячная армия, в состав которой входили, кроме его природных подданных, вассальные племена гепидов, руссов, болгар и словенцев; целый месяц прошел в передвижениях войск и в переговорах, но с 31 июля весь город был окружен неприятелем от предместий Перы и Галаты до Влахерн и семи Башен, и жители с ужасом смотрели на сигнальные огни, сверкавшие и на европейском, и на азиатском берегу. Между тем константинопольские власти неоднократно пытались купить отступление кагана деньгами; но их послы подвергались оскорблениям и возвращались без успеха, и каган дошел до того, что заставил патрициев объясняться стоя перед его троном, между тем как персидские послы сидели в шелковых одеяниях рядом с ним. “Вы видите,— сказал им надменный варвар,— доказательства моего полного единомыслия с великим царем, а его представитель готов прислать в мой лагерь избранный отряд из трех тысяч воинов. Не пытайтесь соблазнять вашего повелителя уплатой неудовлетворительного выкупа: ваши богатства и ваш город — единственные подарки, достойные того, чтобы я их принял. Что же касается вас самих, то я позволю вам возвратиться домой в нижнем платье и в сорочке, а мой друг Сарбар не откажется, по моей просьбе, дать вам свободный пропуск сквозь свои окопы. Ваш отсутствующий монарх, или находящийся в настоящее время в плену, или скрывающийся как беглец, предоставил Константинополь его участи, и вы только в том случае могли бы не попасть в руки авар и персов, если бы могли взлететь на воздух подобно птицам или погрузиться в волны подобно рыбам”. В течение десяти дней столица отражала приступы авар, сделавших некоторые успехи в искусстве осаждать города; они или подводили под стены подкопы, или разрушали их под прикрытием непроницаемой черепахи; их машины непрестанно метали тучи камней и стрел, а двенадцать высоких деревянных башен подымали осаждающих на одну высоту с городским валом. Но Сенат и народ были воодушевлены мужеством Ираклия, приславшего к ним на помощь отряд из двенадцати тысяч кирасир; они с большим искусством и успехом употребили в дело огонь и разные механические приспособления для защиты города; их галеры в два и в три ряда весел господствовали на Боспоре и принудили персов быть праздными свидетелями поражения их союзников. Авары были отражены; флот из славянских судов был истреблен внутри гавани; вассалы кагана стали грозить ему, что покинут его; когда его запасы истощились, он сжег свои военные машины и подал сигнал к отступлению, которое совершил медленно и грозно. Это славное освобождение римляне из благочестия приписывали Деве Марии; но матерь Христа, без сомнения, осудила бы их за бесчеловечное умерщвление персидских послов, которых должны бы были охранять если не международные законы, то, по меньшей мере,правила человеколюбия. После разделения своей армии Ираклий благоразумно отступил к берегам Фазиса, откуда вел оборонительную войну против пятидесяти тысяч персидских золотых пик. Его тревожные опасения рассеялись при известии об освобождении Константинополя; его надежды на успех окрепли благодаря победе, одержанной его братом Феодором, а союзу Хосрова с аварами римский император противопоставил полезный и почетный союзный договор, заключенный им с турками. По его приглашению, сопровождающемуся щедрыми обещаниями, орда хазар перенесла свои палатки с приволжских равнин к горам Грузии; Ираклий встретил этих союзников в окрестностях Тифлиса; хан и его свита сошли с коней и,— если верить греческим писателям,— став на колена, преклонились перед величием Цезаря. Такое добровольное изъявление преданности и такая важная помощь были достойны самой горячей признательности, и император, сняв с себя диадему, надел ее на голову турецкого государя, которого при этом нежно обнял и назвал своим сыном. После роскошного банкета он подарил Зибелу посуду, украшения, вещи из золота и драгоценных каменьев и шелковые ткани, бывшие в употреблении за императорским столом, и затем собственноручно раздал своим новым союзникам богатые украшения и серьги. На тайном свидании он показал варвару портрет своей дочери Евдокии, снизошел до того, что польстил варвара надеждой, что он может сделаться обладателем прекрасной и августейшей невесты, немедленно получил подкрепление из сорока тысяч всадников и завел переговоры о сильной диверсии турецких войск со стороны Окса. Персы, в свою очередь,торопливо отступили; в лагере подле Эдессы Ираклий сделал смотр своей армии, состоявшей из семидесяти тысяч римлян и чужеземцев и с успехом употребил несколько месяцев на то, чтобы снова завладеть городами Сирии, Месопотамии и Армении, укрепления которых были исправлены не вполне. Сарбар еще занимал важную позицию близ Халкедона; но или выражения недоверия со стороны Хосрова, или коварные внушения Ираклия побудили этого могущественного сатрапа отказаться от служения царю и своему отечеству. Был перехвачен посланец, везший кадаригану, или главному помощнику главнокомандующего, действительное или вымышленное приказание немедленно прислать к подножию трона голову виновного или несчастливого начальника. Депеши были поданы самому Сарбару, и лишь только он прочел свой собственный смертный приговор, он очень искусно вставил туда имена четырехсот офицеров, собрал военный совет и обратился к кадаригану с вопросом, намерен ли он исполнить приказания тирана. Персы единогласно объявили, что Хосров лишается престола; они заключили особый договор с константинопольским правительством, и хотя требования чести или политические соображения не позволили Сарбару стать под знамя Ираклия, император все-таки мог быть уверенным, что с этой стороны он не встретит препятствий ни для дальнейших военных предприятий, ни для заключения мира.

Несмотря на то, что Хосров потерял самого могущественного из своих приверженцев и утратил уверенность в преданности своих подданных, его величие было грозно даже в период своего упадка. Впрочем, громадная цифра пятисот тысяч людей, лошадей и слонов, будто бы собранных в Мидии и в Ассирии для того, чтобы воспротивиться вторжению Ираклия, может быть принята за восточную метафору. Она не помешала римлянам смело перейти от берегов Аракса к берегам Тигра, а трусливый и осторожный Рацат довольствовался тем, что следовал за ними форсированным маршем по опустошенной местности, пока не получил положительного приказания поставить судьбу Персии в зависимость от исхода решительной битвы. К Востоку от Тигра, на конце Мосульского моста, была некогда построена знаменитая Ниневия; уже давно исчезли следы не только самого города, но даже его развалин, и его порожнее место представляло обширное поле для военных действий обеих армий. Но византийские историки оставили эти военные действия без внимания и, подобно сочинителям эпических поэм и романов, приписали одержанную победу не военному искусству воспеваемого героя, а его личной храбрости. Сев на своего любимого коня Фалла, Ираклий превзошел в этот достопамятный день самых храбрых меж своими воинами: его губа была проколота копьем; его конь был ранен в бедро, но этот конь все-таки пронес своего седока невредимым и победоносным сквозь тройную фалангу варваров. В разгар битвы трое храбрых неприятельских вождей были один вслед за другим поражены мечом и копьем императора; в числе их находился сам Рацат; он погиб смертью воина, но при виде его отрубленной головы скорбь и отчаяние овладели колеблющимися рядами персов. Его латы из чистого и цельного золота, его щит, состоявший из ста двадцати пластинок, его меч и перевязь, седло и кираса украсили триумф Ираклия, и если бы император не был верен Христу и его матери, он мог бы, в качестве поборника за Рим, принести Юпитеру Капитолийскому в жертву четвертую часть той добычи, которая называлась spolia opima. В сражении при Ниневии, продолжавшемся с большим ожесточением от рассвета до одиннадцатого часа, у персов было отбито двадцать восемь знамен, кроме тех, которые были изломаны или разорваны; большая часть их армии была разбита наголову, и победители, стараясь скрыть свои собственные потери, провели ночь на поле битвы. Они признавались, что в этом случае им было менее трудно убивать Хосровых солдат, чем обращать их в бегство; персидская кавалерия держалась до седьмого часа вечера на своем посту среди трупов своих товарищей и на расстоянии не более двойного полета стрелы от неприятеля; около восьмого часа она отступила в свой уцелевший лагерь, собрала свой обоз и рассеялась в разные стороны не столько по недостатку мужества, сколько по неимению начальнических распоряжений. Не менее было удивительно уменье, с которым Ираклий воспользовался победой; его авангард прошел сорок восемь миль в двадцать четыре часа и занял мосты на большом и малом Забе; тогда ассирийские города и дворцы впервые отворились перед римлянами. Чем далее они подвигались, тем великолепнее было открывавшееся перед их глазами зрелище; наконец они проникли в царскую столицу Дастагерд, и хотя значительная часть находившихся там сокровищ была или вывезена, или истрачена, то, что они там нашли, по-видимому, превзошло их ожидания и даже насытило их жадность. Все, что было неудобно для перевозки, было предано огню для того, чтобы Хосров испытал на самом себе те страдания, которым он так часто подвергал провинции, империи, и это возмездие могло бы считаться справедливым, если бы опустошение ограничилось предметами царской роскоши, если бы национальная ненависть, военное своеволие и религиозное усердие не разоряли с такой же яростью жилищ и храмов невинных персидских подданных. Отбитие трехсот римских знамен и освобождение многочисленных пленников, содержавшихся в Эдессе и в Александрии, покрыли Ираклия более безупречной славой. Из Дастагердского дворца он продолжал свое наступательное движение и приблизился на расстояние пяти миль к Модэну или Ктесифону, но был остановлен на берегах Арбы трудностями переправы, суровым временем года и, может быть, тем, что укрепления столицы считались неприступными. Возвращение императора оставило после себя след в новейшем названии города Шерхзура; он благополучно перешел гору Зару перед тем, как пошел снег, непрерывно падавший в течение тридцати четырех дней, и граждане Гандзаки, или Тавриса, были вынуждены содержать его солдат и лошадей с гостеприимной любезностью.