Между добродетелями Тиберия его красота (он был один из самых высоких ростом и самых красивых римлян), быть может, и была именно та, которая доставила ему милостивое расположение Софии, так как вдова Юстина была убеждена, что она сохранит и свое высокое положение, и свое влияние под верховной властью второго и более молодого супруга. Но если честолюбивое желание достигнуть престола вовлекло Тиберия в лесть и в притворство, он не был в состоянии оправдать ожидания Софии или исполнить свои обещания. Партии ипподрома требовали с некоторым нетерпением, чтобы им назвали имя их новой императрицы, и как народ, так и сама София были поражены удивлением, когда услышали имя Анастасии,— хотя и тайной, но законной супруги Тиберия. Преданность усыновленного ею человека щедро доставила вдовствующей императрице все, что могло смягчить ее досаду,— и почести, и великолепный дворец, и многочисленный придворный штат; в важных случаях он сопровождал вдову своего благодетеля и обращался к ней за советами; но ее честолюбие гнушалось пустым призраком верховной власти, и почтительное название матери не смягчало, а разжигало ярость оскорбленной женщины. В то время как она принимала и вознаграждала ласковой улыбкой непритворные изъявления уважения и доверия, она вступила в тайный союз со своими старыми врагами, и сын Германа Юстиниан был избран орудием ее мщения. Гордость царствующего дома неохотно преклонялась перед владычеством чужеземца; юный Юстиниан был популярен и был этого достоин; после смерти Юстина его имя было произнесено партией недовольных, а то, что он в ту пору с покорностью преклонил свою голову и предложил отобрать его состояние в шестьдесят тысяч фунт, ст., может считаться за доказательство его виновности или, по меньшей мере, его страха. Юстиниан получил великодушное помилование и главное начальство над восточной армией. Персидский монарх был обращен им в бегство, и радостные возгласы, сопровождавшие его триумф, объявили его достойным престола. Его коварная покровительница выбрала тот месяц, когда происходит сбор винограда, так как в эту пору император обыкновенно наслаждался в сельском уединении такими же удовольствиями, какими наслаждались его подданные. При первом известии о ее замыслах он возвратился в Константинополь, и заговор был подавлен благодаря ею личному присутствию и твердости. От роскоши и почестей, которые она употребила во зло, София должна была перейти к скромному образу жизни; Тиберий распустил ее штат, приказал перехватывать ее письма и поручил доверенному лицу держать ее в заключении. Но этот превосходный государь не счел заслуги Юстиниана за усиливающие его виновность обстоятельства и после мягких упреков простил ему его измену и неблагодарность, а в обществе сложилось убеждение, что император намеревался заключить двойственный союз с этим претендентом на его престол. Голос ангела (как рассказывали в то время) поведал императору, что он всегда будет торжествовать над своими домашними врагами; но Тиберий более полагался на невинность и великодушие своего собственного сердца.

К ненавистному имени Тиберий он присоединил более популярное имя Константин и принял за образец самые чистые добродетели Антонинов. После того как мы описывали пороки и безрассудства стольких римских монархов, нам приятно остановиться на минуту на таком характере, который отличался человеколюбием, справедливостью, умеренностью и твердостью, и приятно посмотреть на такого монарха, который был приветлив в своем дворце, благочестив в церкви, беспристрастен в качестве верховного судьи и победоносен в войне с персами — хотя бы благодаря дарованиям своих военачальников. Самым блестящим его трофеем была масса пленников, которых Тиберий содержал, выкупал на волю и отпускал на родину с милосердием христианского героя. Заслуги или несчастья его собственных подданных имели еще более прав на его благотворительность, и он соразмерял свои щедроты не с тем, чего у него просили, а со своим собственным достоинством. Хотя такой принцип опасен, если его придерживается тот, кому вверено народное достояние, но ему служил противовесом принцип человеколюбия и справедливости, заставлявший Тиберия с отвращением смотреть на извлекаемое из слез народа золото как на самый низкопробный металл. Всякий раз как его подданные страдали от ниспосылаемых природой общественных бедствий или от неприятельских нашествий, он спешил сложить с них недоимки или уменьшить размеры налогов; он решительно отвергал предложения своих министров, придумывавших такие источники доходов, которые становились вдесятеро более обременительными вследствие способа их взыскания, и мудрые, справедливые законы Тиберия сделались предметом похвал и сожалений для следующих веков. В Константинополе все были уверены, что император нашел сокровище; но его настоящее сокровище заключалось в благородной бережливости и в презрении ко всем тщеславным и излишним тратам. Восточные римляне были бы счастливы, если бы самый лучший дар небес — любящий свое отечество монарх — никогда не покидал этого мира. Но не прошло и четырех лет по смерти Юстина, как его достойного преемника постигла смертельная болезнь, и Тиберий едва успел возложить свою диадему — точно так же, как сам получил ее,— на самого достойного из своих сограждан. Он выбрал Маврикия, и этот выбор был ценнее самой короны; патриарх и Сенат были приглашены к постели умирающего монарха; он передал Маврикию и свою дочь, и империю, а его последний совет был торжественно выражен устами квестора. Тиберий высказал надежду, что добродетели его сына и преемника будут служить для него самым благородным надгробным памятником. Память о нем была увековечена общей горестью; но самая искренняя скорбь испаряется среди суматохи нового царствования, и как взоры, так и приветствия человеческого рода скоро обратились к восходящему солнцу.

Император Маврикий происходил от древнего римского рода, но его родители имели постоянное жительство в Арабиссе, в Каппадокии, и на их долю выпало то редкое счастье, что они еще были в живых и могли созерцать и разделять блестящую судьбу своего августейшего сына. Свою молодость Маврикий провел в занятиях военным ремеслом; Тиберий поручил ему главное начальство над вновь организованным и любимым легионом из двенадцати тысяч союзников; он отличился своей храбростью и своим поведением в персидской войне и по возвращении в Константинополь получил в награду за свои заслуги императорскую корону. Маврикий вступил на престол в зрелом, сорокатрехлетнем возрасте и царствовал двадцать с лишним лет, и над Востоком, и над самим собою, изгоняя из своей души необузданную демократию страстей и утверждая в ней (по изысканному выражению Эвагрия) полнейшую аристократию рассудка и добродетели. Однако свидетельство подданного внушает некоторое недоверие, хотя он и заявляет, что его тайные похвалы никогда не дойдут до слуха его государя, а некоторые ошибки Маврикия заставляют думать, что его характер не мог равняться с более безупречными достоинствами его предшественника. Его холодное и сдержанное обхождение могло быть приписано высокомерию; его справедливость иногда отзывалась жестокосердием, его милосердие иногда походило на малодушие, а его строгая бережливость слишком часто навлекала на него упреки в жадности. Но благоразумные желания абсолютного монарха должны клониться к тому, чтобы доставлять счастье своему народу; Маврикий имел достаточно прозорливости и мужества, чтобы достигнуть этой цели, и в своем управлении он руководствовался принципами и примером Тиберия. Малодушие греков ввело такое полное различие между обязанностями монарха и обязанностями полководца, что человек военного звания, достигший своими заслугами престола, или редко показывался во главе своих армий, или никогда. Впрочем, император Маврикий прославил себя тем, что восстановил персидского монарха на его трон; его полководцы вели с сомнительным успехом войну с жившими на Дунае аварами, а на униженное и бедственное положение своих италийских провинций он взирал с состраданием, которое было совершенно бесплодно.

Из Италии императора беспрерывно докучали жалобами на бедственное положение и просьбами о помощи, вынуждавшими их на унизительное признание в их собственном бессилии. Издыхавшее величие Рима обнаруживалось лишь в свободе и энергии, с которыми он излагал свои жалобы. “Если вы не способны,— говорили римляне,— избавить нас от меча лангобардов, то, по крайней мере,спасите нас от голода”. Тиберий извинил этот упрек и помог нужде: запасы хлеба были перевезены из Египта к устью Тибра, и жители Рима, взывая не к Камиллу, а к св. Петру, отразили варваров от своих стен. Но помощь была случайна, а опасность была непрерывна и настоятельна; поэтому духовенство и Сенат собрали остатки своих прежних богатств — сумму в три тысячи фунтов золота — и отправили патриция Памфрония с поручением положить их подарок к подножию византийского трона и изложить их жалобы. И внимание двора, и военные силы Востока были в ту пору заняты войной с персами; но справедливый Тиберий употребил привезенную ему субсидию на оборону города и, отпуская патриция, не мог дать лучшего совета, как тот, чтобы римляне попытались подкупить лангобардских вождей или купить помощь франкских королей. Несмотря на то, что этот вновь придуманный способ доставил некоторое облегчение, положение Италии не улучшилось, Рим был снова осажден, а находившееся только в трех милях от Равенны предместье Класс было разграблено и занято войсками простого герцога Сполетского. Маврикий дал аудиенцию второй депутации, состоявшей из лиц духовного звания и сенаторов; в письмах от римского первосвященника с энергией говорилось о долге, налагаемом религией, и произносились от ее имени угрозы, а папский посол диакон Григорий был уполномочен взывать к властям и небесным и земным. Император прибегнул к мерам своего предшественника, но с более блестящим успехом: нескольких варварских вождей убедили принять сторону римлян, а один из них, отличавшийся особенной мягкостью характера и преданностью, провел и окончил свою жизнь на службе при экзархе; альпийские проходы были отданы в руки франков, и папа поощрял их нарушить без всяких угрызений совести клятвы и обещания, данные неверующим. Правнуку Хлодвига, Хильдеберту, заплатили пятьдесят тысяч золотых монет, с тем чтобы он вторгся в Италию, а когда король Австразии прельстился видом византийских монет, весом в один фунт золота, он потребовал, чтобы несколько таких почтенных монет были включены в полученную им сумму, для того чтобы сделать подарок еще более достойным принятия. Лангобардские герцоги раздражали своих могущественных галльских соседей своими частыми нашествиями.

Лишь только им стало грозить заслуженное возмездие, они отказались от своей самостоятельности, которая была причиной слабости и неурядицы, единогласно сознали выгоды, доставляемые королевским управлением,— единство, сдержанность и энергию, и подчинились сыну Клефа Автарису, уже успевшему приобрести репутацию хорошего воина. Под знаменем своего нового короля завоеватели Италии отразили три следовавшие одно вслед за другим нашествия, из которых одно было предпринято под начальством самого Хильдеберта — последнего из Меровингских королей, переходившего через Альпы. Первая экспедиция не имела успеха по причине взаимной зависти и вражды между франками и аллеманнами. Во вторую экспедицию побежденные в кровопролитной битве франки понесли такие потери и такой позор, каких еще не испытывали со времени основания их монархии. В нетерпении отмстить за это поражение, они возвратились в третий раз с более многочисленными силами, и Автари не устоял против ярости этого потока. Войска и сокровища лангобардов были размещены по обнесенным стенами городам, лежащим между Альпами и Апеннинами. Будучи более способными бороться с опасностями войны, чем выносить усталость и проволочки, франки скоро стали роптать на безрассудство своих двадцати вождей, а от нагретого итальянским солнцем воздуха стали развиваться болезни между людьми, которые привыкли к иному климату и здоровье которых уже было потрясено частыми переходами от голода к невоздержанности. Но военные силы, недостаточные для завоевания страны, были более чем достаточны для ее опустошения, а объятые ужасом жители не были в состоянии различать своих врагов от своих защитников. Если бы армия меровингов соединилась с императорской армией в окрестностях Милана, она, быть может, ниспровергла бы владычество лангобардов; но франки тщетно ожидали в течение шести дней условного сигнала — пожара одной деревни, а греческая армия тем временем бесполезно тратила свои силы на взятие Модены и Пармы, которые были отняты у нее после отступления ее заальпийских союзников. Победоносный Автари заявил притязания на владычество над всей Италией. У подножия Ретийских Альп он овладел уединенным островом на Комском озере и захватил спрятанные там сокровища. На крайней оконечности Калабрии он прикоснулся своим копьем к колонне, стоявшей на берегу моря близ Регия, и объявил, что это старинное сооружение будет неподвижным пределом его владений.

В течение двухсот лет Италия была неравномерно разделена между королевством лангобардов и Равеннским экзархатом. Снисходительность Юстиниана стала снова соединять в одном лице те должности и профессии, которые были отделены одна от другой недоверчивостью Константина, и во время упадка империи восемнадцать экзархов были один за другим облечены всеми остатками гражданской, военной и даже церковной власти, какими еще могли располагать царствовавшие в Византии императоры. Их непосредственная юрисдикция, впоследствии освященная названием церковной области, обнимала теперешнюю Романью, болота и равнины Феррары и Комаккьо, пять приморских городов между Римини и Анконой и другие пять внутренних городов между берегами Адриатического моря и возвышенностями Апеннин. Три провинции — римская, венецианская и неаполитанская, отделенные от равеннского дворца неприятельскими владениями, признавали над собой верховную власть экзарха и в мирное, и в военное время. Римское герцогство, как кажется, заключало в себе завоевания, сделанные Римом в первые четыреста лет его существования в Этрурии, в земле сабинов и в Лациуме, а границами для него, очевидно, служили морское побережье от Чивитавеккии до Террачины и течение Тибра от Америи и Нарни до порта Остии. Многочисленные острова между Градо и Хиоццой составляли первоначальные владения Венеции; но более доступные города, которыми она владела на континенте, были разрушены лангобардами, с бессильной яростью взиравшими на то, как из морских волн вставала новая столица. Владения неаполитанских герцогов граничили заливом и соседними островами, находившейся в руках неприятеля территорией Капуи и римской колонией Амальфи, трудолюбивые граждане которой, изобретя компас для моряков, сняли завесу, скрывавшую от наших глаз поверхность земного шара. Три острова, Сардиния, Корсика и Сицилия, еще входили в состав империи, а приобретение самой отдаленной части Калабрии отодвинуло границу владений Автари от берегов Регия к перешейку Консенции. В Сардинии дикие горцы сохраняли свободу и религию своих предков; но сицилийские земледельцы были прикованы к своей богатой и хорошо возделанной почве. Рим страдал под железной властью экзархов, и какой-нибудь грек или даже евнух мог безнаказанно издеваться над развалинами Капитолия. Но Неаполь скоро приобрел право выбирать своих герцогов; независимость, которой пользовалась колония Амальфи, была плодом торговли, а добровольная привязанность Венеции была в конце концов облагорожена равноправным союзом с Восточной империей. На географической карте Италии экзархат занимал небольшое место, но на его стороне были преимущества богатства, трудолюбия и многолюдности. Самые верные и самые ценные подданные империи спаслись от ига варваров, и эти новые обитатели Равенны выставляли в занимаемых ими кварталах знамена Павии и Вероны, Милана и Падуи. Остальная Италия была во власти лангобардов, и их владычество простиралось от королевской резиденции Павии на восток, север и запад до пределов владений авар, бавар и господствовавших в Австразии и в Бургундии франков. На язык новейшей географии в состав их королевства входили: Terra Firma Венецианской республики, Тироль, миланская провинция, Пьемонт, Генуэзский берег, Мантуя, Парма, Модена, великое герцогство Тосканское и значительная часть папских владений от Перуджи до Адриатического моря. Герцоги Беневентские, впоследствии носившие титул князей, пережили монархию лангобардов и поддержали их славу. От Капуи до Тарента они в течение почти пятисот лет владели большой частью теперешнего Неаполитанского королевства.

При сравнении числа победителей с числом побежденных самым надежным указанием служат перемены, происшедшие в их языке. Прилагая это мерило, мы находим, что итальянские лангобарды и испанские вестготы были менее многочисленны, нежели франки или бургунды, а завоеватели Галлии должны, в свою очередь, уступить в этом отношении первенство саксам и англам, которые почти совершенно искоренили британские диалекты. Новейший итальянский язык образовался мало-помалу, под влиянием различных наций: неумение варваров владеть склонениями и спряжениями принудило их употреблять предлоги и вспомогательные глаголы, а многие из новых понятий были выражены старогерманскими словами. Однако главный запас технических и самых употребляемых слов оказывается латинского происхождения, и если бы мы были достаточно хорошо знакомы с устарелыми деревенскими и городскими диалектами древней Италии, мы могли бы отыскать происхождение многих слов, которые, быть может, были бы отвергнуты классической чистотой римских писателей. Многочисленная армия составляла лишь небольшую нацию, а военные силы лангобардов скоро уменьшились вследствие удаления двадцати тысяч саксов, которые гнушались своего зависимого положения и после многих отважных и опасных похождений возвратились к себе на родину. Лагерь Альбоина имел широкие размеры, но всякий лагерь легко может уместиться внутри городских стен, а его воинственные обитатели могли бродить по обширной завоеванной стране лишь незначительными отрядами. Когда Альбоин спускался с Альп, он поручил верховную власть над Фриулем и над местным населением своему племяннику, который был первым герцогом Фриульским; но осторожный Гизульф принял эту опасную должность лишь с тем условием, что ему будет дозволено выбрать между лангобардской знатью достаточное число семейств, чтобы организовать колонию солдат и подданных. При расширении завоеваний нельзя было давать такого же права герцогам Брешии или Бергамо, Павии или Турина, Сполето или Беневента; но каждый из этих герцогов и каждый из их товарищей поселял в отведенном ему округе отряд приверженцев, которые становились под его знамя в случае войны и обращались к его трибуналу в мирное время. Зависимость этих поселенцев была добровольная и почетная: они могли возвратить все, что было ими получено в виде дара или привилегий, и могли переселиться вместе со своими семьями в округ другого герцога; но их удаление из пределов королевства считалось за военное дезертирство и наказывалось смертью. Потомство первых завоевателей пустило более глубокие корни в ту почву, которую его заставляли защищать и личные интересы, и чувство чести. Лангобард был от самого рождения солдатом своего короля и своего герцога, и гражданские народные собрания развертывали знамена регулярной армии и носили ее название. Жалование и награды этой армии извлекались из завоеванных провинций, а распределение завоеванных земель, состоявшееся лишь после смерти Альбоина, было запятнано несправедливостью и хищничеством. Многие из самых богатых италийцев были убиты или изгнаны; остальные были разделены в качестве данников между иноземцами, и на них была наложена обязанность (прикрытая названием гостеприимства) отдавать лангобардам третью часть земных продуктов. Менее чем через семьдесят лет эта искусственная система была заменена более простой и более прочной ленной зависимостью. Или римского землевладельца выгонял его сильный и наглый гость, или ежегодная уплата трети продуктов заменялась более справедливой сделкой — уступкой соответствующей части земельной собственности. Под управлением этих иноземных повелителей возделыванием хлебных полей и разведением винограда и оливковых деревьев занимались рабы и туземные жители с меньшим против прежнего искусством и старанием; а склонным к праздности варварам более нравились занятия пастушеской жизни. На роскошных лугах венецианской провинции они снова развели и улучшили породу лошадей, которыми когда-то славилась эта местность, и италийцы с удивлением смотрели на незнакомую им породу быков или буйволов.

Уменьшение народонаселения в Ломбардии и увеличение лесов доставляли большой простор для занятия охотой. Изобретательность греков и римлян никогда не доходила до того удивительного искусства, которое учит летающих в воздухе птиц распознавать голос своего господина и исполнять его приказания. В Скандинавии и в Скифии водились самые смелые и самые послушные соколы: их приучали и дрессировали жители этих стран, беспрестанно рыскавшие по полям то верхом, то пешком. Эта любимая забава наших предков была введена варварами в римских провинциях, а по италийским законам меч и сокол имели одинаковое достоинство и важность в руках знатного лангобарда.