Он полулежал, опираясь на локоть. Пашка осторожно придвинул к нему блокнот и карандашик. Но генерал не заметил. Глядел на луга, молчал. Что он там видел, на лугах?

Молчать Пашка не умел.

— Да — а-а, — протянул он. — Есть что вспомнить. Рукопашную на плацдарме не забыл?

— Какую, Павел? Мы с тобой на Днепре раз пять в штыковую ходили. Орел ты был! Вот уж на что я хотя бы еще раз поглядел!

— Лучше бы не надо. Да и разучился я воевать. Мне атаки уже не снятся.

— А я до сих пор воюю. Мне снятся, Паша.

— Ты где сейчас? В какой области? То есть чем командуешь? — спросил Пашка. — Не там? — Он показал пальцем в небо.

— Космос, что ли? — неохотно откликнулся генерал. — Только о космосе и думаете, как будто на нем клином свет сошелся. Мало ли еще, кроме космоса, есть… Но это не наша тема, — снова подчеркнул он.

— Понимаю. Больше вопросов не задаю.

— А я задам, — сказал генерал. — Ты счастлив, Павел?

— Я? — Пашка задумался. — Ну как сказать… почему бы и нет? Живу нормально. Детей вырастил. Жена в норме, пилит не особенно. Что еще надо? Отдушина есть.

— Что такое?

— Я говорю, своя отдушина имеется. На пятачок по субботам хожу. Ну где мы встретились… Там у меня друзья, приятели. Ты, может, не поймешь?

— Почему же, понимаю. Своего рода хобби.

— Отдушина.

— Я понял. Очень точное слово, Паша, — задумчиво проговорил генерал. — А я сюда хожу.

— Именно сюда? — удивился Пашка.

Он подумал, что генерал, наверное, работает в институте за высокой стеной. Пашка видел: один раз туда какой-то маршал ехал.

— Сюда, мне тут близко, — подтвердил генерал. — Люблю вот так полеживать. Или стою. Наедине с собой.

— Кому что нравится…

— Молодость вспоминаю. Вот такая, брат, отдушина. Много воды утекло. Ты уже и воевать разучился. А зря, лейтенант!

— Ну, кабы по — старому…

— Все равно. Павшие нам не простят. Тот же майор Петренко…

— Вот и я говорю, генерал: если бы по — старому. Я еще сто раз в атаку пойду, и пусть меня сто раз убьют, только бы не было этой проклятой войны! — Повысив голос, Пашка тотчас же спохватился: не слишком ли круто взял?

Но генерал не сказал ни слова, он как будто даже кивнул согласно.

— А майор Петренко золотой мужик был, век не забуду, — успокоившись, продолжал Пашка. — Помню, как он мне по морде врезал — искры посыпались!

— Обижаешься?

— Ну что ты, никакой обиды. Мало бил! Когда он тот раз нагрянул, я с перепою галифе задом наперед напялил. А рота уже должна была с привала сняться. Ты же помнишь, я думаю. Это еще на левом берегу Днепра случилось. Мне тогда и штрафбата мало было!

— Петренко знал, кому орден, а кого в штрафбат. За Днепр ты должен был Героя получить.

— Ну, Героя… — смутился Пашка. — Да и не я первый Днепр преодолел. — Пашка засмеялся. — Плыву, а сам синяк под глазом щупаю. Сказал после, что в штыковой схлопотал. А это мне мой майор засветил! Но к ордену за Днепр все-таки представил. Я его уже после войны получил.

— Герой Советского Союза полковник Петренко был уже мертв. Ему сам Жуков Звезду повесил. Утром повесил, а вечером…

— И не поносил, значит?

— В Трептов — парке лежит. Я всегда хожу, когда в Берлине бываю.

— Не знал. Тут недавно у нас путевки в ГДР были… В следующий раз, когда будут, обязательно съезжу.

— Съезди, съезди, лейтенант, поклонись. Под Коростенем ты тоже с тех пор не бывал?

— Да я и места не найду. Как в тумане… Грязь была. Снег шел. Вот лицо твое хорошо запомнил. Помоложе было… «Небо, — сказал, — в алмазах».

— Отметем несущественное. Ты санинструктора Зою помнишь, лейтенант? — тихо спросил генерал.

— Зойку-то? Нашу Зойку? Как не помнить, помню хорошо! — воскликнул Пашка, опять оживившись. — Хорошая была девка! Она меня матюгальником звала. Не знаю, жива или нет… В нее весь полк втрескался. Сам Петренко ухаживал.

— Знаю, лейтенант. Это было.

— Да и я, — осклабился Пашка, — попытку делал. Получил от ворот поворот.

— Знаю, лейтенант.