Ненависть Франческо питалась тремя источниками. Во-первых, мыслью о том, что все богатство, заработанное им для этой семьи, перейдет рано или поздно только в их руки. Во-вторых, нанесенным ему оскорблением. И в-третьих, тем фактом, что Самуэль продолжал наживаться на известности Франческо, когда тот стал уже богаче и знаменитее своего дяди.

Если посетители туринского магазина начинали расхваливать племянника, дядя делал вид, что между ними по-прежнему существуют самые лучшие отношения и что художественные галереи, разбросанные по всему миру, принадлежат единой семье. Это производило впечатление, и клиенты охотно покупали его товар. Чем больше был престиж Франческо, тем лучше шли дела у Самуэля…

Двадцать лет жизни наверстать невозможно, и ненависть неотступно терзала сердце моего брата по несчастью.

— Простите, — опять перебил комиссар. — Почему вы все время называете его «братом по несчастью»?

— Потому что оба мы выросли без отца. Мой отец оставил мою мать, когда мне не было еще и года. Я, так же, как и он, страдал от недостатка любви и от выпавших на мою долю унижений. Такие раны никогда не заживают до конца.

Но давайте вернемся к Франческо.

Я много раз безуспешно пытался его убедить, что он должен был бы благодарить своего дядю за письмо, которым тот расписался в собственной низости. Сколько раз я повторял и повторял ему: если бы Самуэль не открыл тебе тайну твоего происхождения, ты никогда бы не стал тем, кем стал сегодня. Так и продолжал бы смиренно ждать, что унаследуешь, наконец, имя провинциального дельца, который Бог знает что о себе вообразил только потому, что ему удалось создать себе прочное положение в Турине.

Мои слова, однако, достигали только его слуха, но не сердца.

«Дорогой мой Аарон, — говорил он мне, — как хорошо я представляю себе теперь то наслаждение, с которым Корде вонзила кинжал в грудь Марата. И ту радость, с которой французский народ смотрел, как падают в корзину отрубленные гильотиной головы его врагов. Это зрелище заставляло его забыть о голоде, унижениях, о перенесенных насилиях. Он чувствовал себя отомщенным. Кровь и ненависть опьяняют и дают настоящее наслаждение».

Я пытался его образумить. «Забудь, постарайся забыть», — говорил я ему.

«Забыть могут живые, — отвечал он. — А я уже мертвец. Днем я хлопочу о своей семье, о дочери, работаю. Все мои успехи — это не больше, чем форма мести. Я хочу доказать, что им не удалось меня раздавить, что я значу больше, чем они. И главное — что я есть. Ночью моя душа терзает мое безжизненное тело. Призраки прошлого обступают меня со всех сторон и пытаются вновь заставить кровоточить старые раны. Но плоть моя молчит, она уже не чувствует боли. Кровоточит душа. Я вновь вспоминаю мое обокраденное детство и юность, и всю последующую жизнь. Ненависть моя вновь и вновь питается кровью этих воспоминаний. Это необратимое чувство, Аарон. И его цвет — красный».

Так прошли годы. У Франческо появился еще один ребенок, сын от красавицы Павловской. Франческо-младший.

— Кстати, — перебил раввина Ришоттани, — вы ведь знаете, что этот мальчик сейчас у Анник?

— Да. Она добилась в конце концов, чтобы его отдали ей под опеку, и занимается им, как настоящая мать. Какая все-таки замечательная женщина! Она была прекрасной женой для Франческо, и всю свою любовь к нему перенесла теперь на его сына. Как странно. Павловская обладала тем же типом обаяния, что и Анник. В обеих было что-то восточное, что-то загадочное, как сама славянская душа.

— Вы были с ней знакомы?

— Да, я видел ее несколько раз. Рядом с ней невозможно было оставаться спокойным. Такая красавица, и такой ужасный конец! От нее исходила какая-то первобытная сила, действующая на окружающих. С первого же взгляда она производила незабываемое впечатление…

— Да, ужасный конец… — произнес Армандо, думая о тех мучениях, которые должна была перенести бедная Яна перед смертью.

— …Ну вот. Бешеный ритм последних двадцати лет жизни не прошел бесследно. Франческо заболевает, и надежды на выздоровление нет…

— И прежде, чем умереть, — с ложным простодушием вставил Армандо, — он поручает кому-то уничтожить всех туринских Рубироза. По странному совпадению это происходит через день после его самоубийства, что сбивает следователей с верного пути и заставляет их думать, что…

— Нет, комиссар. Ничего подобного не было. Вы ошибаетесь. Не будьте так нетерпеливы, — раздраженно заметил раввин. — Это убийство, — он сделал большую паузу, чтобы придать еще больше веса своему заявлению, — совершил сам Франческо.