«Ой, ты мне здоровенную шишку набила, деревенщина этакая!» А вы как думали – я ей вмиг серенаду пропою?

И после короткого вздоха:

– Мне указали на нее издалека. Тогда был базарный день, сутолока на главной площади, и все хозяйки ринулись покупать привозную дешевку. Моя принцесса-замарашка тоже. На ее голове и плечах была тонкая шаль, повязанная крест-накрест по талии, короткий лиф, сборчатая юбка до щиколоток и грубые башмаки… Из-под шали падала на лоб крутая светло-русая прядка, на сгибе левой руки болталась корзина, доверху наполненная персиками, – я так думаю, ее мамушка собиралась варить варенье. И эта чуть расхлябанная походочка – так рассекают толпу юницы, впервые обнаружив у себя бёдра… И надкусанный персик в руке – видать, он уже не поместился в корзинку.

Я повернул к ней, желая только последить с более близкого расстояния, но меня… Притянуло, иного слова не найдешь. Когда мы были уже в двух шагах друг от друга… Ну, ее персик упал в пыль, и мы оба враз нагнулись, чтоб его поднять. И со звоном столкнулись лбами.

– Ей показалось, что я хочу украсть ее плод, а мне – что она была права насчет меня. Потом, когда мы хорошенько отругали друг друга, я с легким поклоном вернул ей персик. Какое-то время мы шагали рядом, и я в самом шутливом тоне сказал ей: «Была бы ты чуть постарше, девица, за своего парня бы попросил. Он такой скопидом, что ему лишь бережливая супруга ко двору придется. И такой важный да надутый, что только нахалка вроде тебя сумеет его взнуздать и обротать».

А она: «Для меня твой гордый сынок, уж верно, староват, почтенный купец. Вот ты сам – другое дело».

– Она тебя вмиг узнала, что ли? – спросил я.

До сей поры я предпочитал молчать, позволяя другим раскалывать для меня этот крепкий орешек.

– Ну разумеется, – повел Олаф плечом. – Я же со всей семьей виделся в башне, пока их не разделили.

– И так вы и договорились – в двух фразах?

– В трех, пожалуй. Или четырех.

Олаф помолчал, как бы собираясь с духом.

– Люди юного короля поспособствовали мне ее выкрасть, тем более что готцы считали нас «охотниками за пустым ветром», то бишь за надеждами, не имеющими под собой твердой почвы. И нам не препятствовали нисколько. Лучше нас самих они понимали, что права Розальбы на трон – сплошная мнимость. Наш же владыка во имя приращения земли и силы и на своей сводной сестре мог бы ожениться. А уж обручиться с чужеземкой ради надежды на лучший престол Западных земель – для подобных дел он был прямо-таки рожден. Король ведь полагал, что за ней по-прежнему стоят готские земли, не имеющие над собой истинного хозяина…

– Обручиться – и потом держать ее при себе, как редкую птицу королевского сада? – вдруг спросил Шпинель. – Как заложницу?

Рыцарь с трудом кивнул.

– Все эти вещи она понимала, ибо ум ее был куда взрослее плоти, в которую был заключен. И не хотела стать разменной костяшкой в чужой игре. Не хотела такого кабального обручения и замужества, хотя многие принцессы полагают такое своим долгом. Не снисходила до «игры в большую политику», как называют это у нас, считая, что это неизбежный удел любого властителя. Даже властвовать через супруга и его окружение она не желала наотрез.

– Странные супружеские обычаи у франгов, – меланхолически заметил Сейфулла. – Разве достойно женщины – связываться с грязью, что разводят мужчины вокруг себя?

Я хотел было намекнуть на его собственную валиде, но вовремя закрыл себе рот ладонью.

– Тогда мы с ней, почти не обсуждая этого, решили последовать той – с виду совершенно безумной – фразе, что у нее вырвалась. Если она не хотела моего пасынка – то я сам подходил ей куда более…

– Ребенку? – возмущенно привстал с места Грегор. – Познать дитя – кощунство, святотатство и беззаконие.

– Успокойся, – придавил его плечи Туфейлиус. – Ваше каноническое право говорит, что наступление брачного возраста исчисляется с момента первого истечения кровей. Вторая супруга нашего Пророка имела отроду десять лет, когда они заключили союз, и уже тогда считалась одной из самых образованных женщин в своем народе.

Грегор недоверчиво хмыкнул.

– Невдалеке от границы с Готией и уже на франзонской земле нас повенчал знакомый мне священник. Невеста едва доставала мне до плеча, однако в пурпурном своем наряде и алой фате казалась небожительницей или девой из волшебного народа сидхе, в который многие из нас верят, как и прежде.

А потом с неизбежностью настала наша первая брачная ночь.

Рыцарь замолк и судорожно сглотнул.

– Мальчик, знаешь? – вдруг произнес он. – Сыграй мне, хоть я и запретил тебе.

И разомкнул пальцы на горле ребека.

– Свадьба была нелюдной, и в постель нас проводили всего десятеро свидетелей. Они, как и мы с моей юной женой, знали, что верховный законник моего пасынка в угоду ему легко расторгнет брак, на который не положена телесная печать.

Снова помолчал.

– Она была такой беззащитной и такой храброй – влажная белая жемчужина среди розовато-серых шелков!