– Распределить предлагаешь?

Он рассмеялся, показав белейшие, как и прежде, зубы.

– Вас трое и один малыш. Мальчик?

Я кивнул. Распространяться, кто это, не имело смысла. По крайней мере, здесь и сейчас.

– У нас трое мальчишек и четыре девицы. Восьмеро на пятерых. О, теперь еще двоих усыновить можно для круглого счета, верно я говорю, Рабиа моя?

– А то, может, засучим рукава и сами сделаем, раз ты такой шустрый, о муж мой? Стоянок впереди еще добрых полдесятка.

Однако мы всё же решили не следовать путем соблазна: всякие младенцы и так проели нам широкую плешь. Дети подобны добрым делам – ведь известно, что всякое благое деяние, сотворенное тобой, обычно рикошетит прямо тебе в лоб. Уж последнее я изучил хорошо.

Сейфулла сразу же взгромоздился на довольную Дюльдюль, Арман разделил ишака с самой младшей из его дочек, а нашего Ортика Рабиа мигом приложила к соскам, хотя сухого молочного корма в тюках было еще много.

– Ну и женщина! – восхищенно доложил об этом наш умный Грегориус. – Западные матери не зачинают, если кормят, и перестают кормить, если зачинают.

– Уж кому, как не тебе, знать, – фыркнул Шпинель, прижимая к себе нежное девочкино тельце. – На примере цветочков обучился?

Так мы и ехали – довольные погодой, собой и друг другом. Вот что еще надо сказать. Когда мы двигались Вестфольдией, дорога шла лесами и полянами, среди мрачноватых елей, светлых сосен и коренастых дубовых рощ. Франзонские леса и перелески по большей части были широколистые – ясень, липа, вяз, – и перемежались цветущими лугами и земляничными полянами. Но рядом со скондской границей деревья выделялись крошечными зелеными островками посереди раздольных шелковистых степей, что переливались на ветру широкими волнами трав. В высоком ковыле ярко мерцали огоньки – алые, как кровь, багряные, точно вино, золотисто-желтые, наподобие того солнца, что жарило по нам прямой наводкой начиная с полудня. Но мы не обижались на его стрелы: это казалось нам живой жизнью.

Когда наш караван добрался до приграничной заставы, мы быстренько разобрали деток по рукам. Солдаты в слегка проржавевших кирасах поверх замшевых камзолов скрестили перед нами алебарды, Сейфулла привычно распустил мошну и заплатил за всех нас выездную пошлину, таможенный сбор за вывоз живого товара, налог на четырехкопытный транспорт и еще особую сумму ради того, чтобы Рабию никто не встретил лицом к лицу. Я заметил про себя, что Йоханна как-то не вполне оценила таможенную ситуацию в звонкой монете – если бы платил я, на скондское прожитье мало бы чего осталось.

Дальше мы проследовали через узкую нейтральную полосу и наткнулись на стражей противной стороны: в щегольских шлемах с перекрестьем поперек лица, тонких кольчугах, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из толстой бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, и с тонкими бойцовыми скимитарами в руке. Мечами они нам и отсалютовали, с комическим почтением приложив ко лбу.

– Знак Запада – прямой меч и солнце, – философски провещал Туфейлиус, – символ Востока – кривая сабля и полумесяц.

– Меня больше интересует, отчего нас так легко пропустили, – отозвался я.

– Детей шибко любят, – ответствовал Сейфулла.

Пришлось удовольствоваться этим туманным объяснением. Позже, когда я ознакомился со стеклянными выпуклыми луковицами, которые здешние небознатцы использовали в своих изысканиях, я перестал удивляться острейшему земному зрению скондских воинов. Конечно, они попросту наблюдали за нашими потугами пробиться через цепь франзонцев и уже успели составить о нас свое мнение.

Почти сразу же по проезде Рабиа откинула покрывало с лица и волос:

– Здесь, в Сконде, мне не нужно будет становиться кем-то кроме самой себя, – объяснила она. – А узнать меня тому, кто лишь однажды видел, не очень легко.

В самом деле: ее тихое личико, прямые белобрысые волосы, забранные в косицу, и придавленный широким темным пятном носик не представляли собой ничего достойного для рассмотрения.

– Хельмут, – спросил меня Грегор, – если Рабиа и так тяжела, то что она имела в виду делать с мужем… гм… засучив рукава?

– Куличи из песочка лепить, вестимо, – отбрехнулся я. – Ох, монашек, знаний у тебя многовато для девственника, а юмора – ни на грош.

При всем при том я неотвязно думал: что там было с повенчанной парой и где они сейчас, в самом деле? Если я прав… то как выманить моего стального друга из добровольной могилы? Показать ему повинную голову в качестве приманки – как дурная повитуха кладет для не желающего рожаться младенца кусок сахара на пороге в отверстую материнскую щель?

Голая степь тем временем кончилась. Вдоль сузившейся дороги потянулись огромные ухоженные сады – цветущие ветви смыкались над нашими головами, будто второй небесный свод, так что за розоватой белизной почти не было видно исконной синевы. Запах жирной земли мешался с тонким ароматом лепестков, что падали на наши плечи и на крупы наших коней. Я спросил у Сейфуллы, кому это принадлежит и кто здесь работает.