– Ты можешь представить себе мир, где природа не возвращается к себе каждую весну обновленной? Не стряхивает с себя то, что человек навязал ей неумелым своим рачением, и не сохраняет, преумножая, угодное ей из людских деяний?

– Нет. Как можно! – покачал головой юноша.

– Вот это и есть цена, которую платят рутены. Они привязали мир своих дел к миру своего бытования, чтобы они двигались вперед в одной упряжке. И истощают родящее лоно своим механическим дерзновением. Требуют чудес – и их получают.

– А как тогда быть – надо просто идти по дороге, как мы сейчас, и принимать то, что она дает? – спросил Арман. – Или у человека не достанет на это мужества?

Я не понял всего, но переспросить побоялся. Потому что дальше продолжала Рабиа, укачивая на руках сонного и разомлевшего Орта:

– Рху-тин омывает нас, как бурное море – остров. Море – это в Готии, я видела, как оно глотает сушу, и куда реже – как извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин берут наших женщин себе, иногда остаются здесь на короткое время, но чаще увозят через перевалы и перемычки. Похоже, и мы для них как оплотненный призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умеют вложить в наших жен свое семя – только свою тоску.

Орт почмокал губками на эту тираду: от молока он становился все краше, волос с тельца отпал, остался еле заметный пушок, как на зрелом персике.

А мы всё двигались вперед, без видимой цели – просто чтоб идти по широкой дороге, выложенной шероховатыми белыми плитами. Чем дальше, тем более гладко они были пригнаны друг к другу.

– Эта дорога ведет куда-то? – в очередной по счет раз спросил Арман Сейфуллу.

– Все дороги куда-то ведут, – философски ухмыльнулся наш хаким.

– А куда по ней можно приехать?

– Куда тебе угодно – если ты четко поставил перед собой цель. Или просто куда угодно – если ты получаешь удовольствие от одного движения по ней.

Мы не удивились этой перекличке: по всей видимости, она входила в процесс нашего обучения. Когда мы остановились во Вробурге, он прервался, а вот теперь продолжался снова – похоже, прямо с той беседы об опасности идти наперекор всему сущему.

Вкрадчиво и постепенно мы добились от Туфейлиуса внятного объяснения.

Оказывается, Сконд, в отличие от Франзонии, Готии и Вестфольда, имеет главный, даже наиглавнейший город. Нет, не такой, где стоит западный король и владыка в качестве «равного среди равных» и над которым развевается его личное знамя. Град, имеющий «тархан», или «дархан», то есть грамоту, позволяющую его жителям никому не платить налогов, а напротив, самим их собирать для вящей славы своих купцов, ремесленников и воинов. И своего благородного держателя, Скон-Дархан, который блюдет порядок во всей обширной стране и даже за ее окрестностями.

– Я там живу, – объяснил наш хаким. – Родня держит для меня и Рабии добротный старый дом, я позволил его заселить, чтобы не отсырели стены и не попортилась мебель.

Это на языке Туфейлиуса, скорее всего, означало, что родня до отъезда врача по тайным делам прозябала в глухой провинции, своей многочисленностью перешла все мыслимые пределы, а теперь забила своим потомством и величественное городское строение. Так что возвратившемуся хозяину впору будет навечно поселиться в том самом… ишак-сарае.

Так я считал, пока прямая, как размотанное из рулона полотно, «царская» дорога не привела нас всех к Скон-Дархану. Открытому Городу. Городу Без Стен. Какие еще имена можно было ему дать?

Сначала мы даже бы и не заметили, что перешли через городскую черту, если бы не охранники, что потребовали с Туфейлиуса проходные деньги. Заплатил он пустяк, судя по его физиономии, зато с неподдельной гордостью.

– Я уже говорил, что дети – желанные гости на этой земле, – объяснял он, продвигаясь рядом со мной по нешироким улочкам пригорода. – Особенно девочки – от жен куда больше, чем от мужчин, зависит число скондских граждан. А еще я горд тем, что везу моему амиру, избранному владыке города, троих верных и достойных мужей.

– Ты и меня присчитываешь? – спросил я, стараясь не показать своего изумления.

– В Сконде говорят так: тот, кто преступил, – уже убил себя своими руками. Нет вины на том, кто исполняет над ним волю Справедливого. А в остальном – ты лекарь, это почетно. Шпинель – воин, но и знаток прекрасных слов и мелодий. Грегор – это один из таких вали, которых здесь будут почитать не одни люди нохри . Он истинный ханиф, как и я.

– Ты хотел сказать – вали, праведник? – спросил я.

– Вали – это друг. А ханифы – это те, чье сердце открыто всему сущему. Они есть и у нохри , которые носят крест, и у иллами , почитающих скрытое за семью завесами обитаемых миров, и даже у баали , чьи жрицы обитают в глуби храмов, а ищут себе пару на людном перекрестке. Оттого Скон зовут еще «Вард-ад-Дунья». Роза Мира.

– А кем тут будут числить тебя самого?

– Тем, кого во мне призна́ют. Когда-то я считался лучшим в Варде мастером тонких исчислений. Говорили, что звезды на небе появляются и исчезают по моей указке. Ну а что я лекарь – так все хакимы проходят через это. Нас, будущих мужей, еще в раннем детстве учат писать стихи, взирать на небесные светила, размышлять над цифрами и ловить на женском запястье сто видов пульса.