Война приносит смерть вооруженным и по сути невинным. Ибо все мы вспоены величественной риторикой, вскормлены с конца копья млеком родины-матери нашей. Скольких из нас так подцепили за самое заветное и отправили защищать наши священные идеи и совсем не наши интересы!

Так размышлял я по причине сугубого безделья. Работы мне – по причине всеобщей увлеченности чужеземными политическими распрями – почти не случалось. Лихие поножовщики перестали разыгрывать бойцовых петухов перед своими женщинами, разбойники на большой дороге, очевидно, выказывали по отношению к жертвам такую галантность, что те не приходили к шерифу с жалобой, а справлялись своими силами, верность отсутствующим мужьям достигла головокружительной высоты. Даже мелкие воришки малость попритихли.

Китана за всю военную кампанию даже ни разу не потеряла кровей.

Что от меня за прок для Сконда?

Вести от наших миротворцев до нас доходили, но до отвергнутого военачальника, впрочем, таковым никогда и не бывшего, добирались редко и скупо.

И вот, наконец, известие, которым радуют нас глашатаи на всех перекрестках осенней столицы: наша небольшая армия с честью и великим успехом выполнила свой долг. Армия жива.

Армия. Не люди.

Великолепных воителей, искусство которых отточено, как лезвие клинка из вороной стали, осталось не более тысячи.

Впрочем, Арман впопыхах черкнул, что он возвращается. И Сейфулла с ним. И Рабиа.

И герой осады Вробурга Йохан Дарк дю Ли.

Незадолго до прибытия наших пахарей железной нивы я вернулся домой пополуночи: Ортик попросил сводить его к моему знакомому кузнецу, славному оружейному мастеру, а тот без рекомендации не одних сопляков-мальчишек к мехам и горну не подпускает, а и кого постарше. Ну и засиделись за разговорами.

В моей части дома – мужской, парадной, – все спали. Прислуга женской половины – из-за жены я нанял бодрую старуху, вдову солдата, и двух девочек-подростков, помогать по хозяйству старшим дамам – меня не встретила. Я разрешил всем им ночевать у них дома, так что не удивился, когда они воспользовались своим правом. Только постучал. И сразу услышал некое шевеление за толстыми дверьми, что отгораживали меня от Захиры.

– Входи, Хельмут, – услышал я глуховатый и почти знакомый голос. – Гостем будешь. Надеюсь, нам с тобой делить нечего, тезка?

Я распахнул створки настежь.

…Две женские фигуры сидят на обитой бархатом скамье, полуобнявшись: моя Китана и рыжеволосая франзонская ведьма в долгой вышитой рубахе и кожаных сандалиях. Напротив, скрестив ноги, – блестящий скондский вельможа с широким воинским браслетом из кожи гигантской акулы на левой руке: на таких шипы полируют лишь для виду, оставляя белейшие острия как защиту и дополнительное оружие. Отчего-то я не замечаю ничего, кроме этого зловещего украшения.

– Зря ты оставил Захиру на попечение одних слуг в такое неспокойное время, – выговаривает мне Торригаль.

– Что-то случилось? – еле выговариваю я.

– Да нет, – он усмехнулся. – Могло случиться, однако.

– Тогда чем обязан?

– Хельмут, – ответила вместо него моя жена, – не взводи на него моей вины, прошу тебя. Сначала Стелламарис попросила беседы, а они же порознь не ходят, твои… половинки живого меча.

Она говорит так спокойно, будто давно знает один из важнейших моих секретов. А почему я считал иначе?

– Хельм так хорошо говорил об этом… исподе их страны. Ты не слышал? О великом рутенском городе под названием Пари, который превратился в свой собственный отблеск.

Я не понимал.

– Вот у вас, вестфольдцев, как считается, куда идут герои после гибели? Помнишь мифологию?

– В Хеоли, – машинально ответил я. – Сражаться заново, переигрывая лучшие из своих сражений.

– Угу, как бывалые шахматисты, – улыбнулась Стелла. – Игроки в шахтрандж, я имею в виду. А рутенцы уж не знаю я, во что верят, но кое-кто в посмертии вовсю гуляет по парижским бульварам. Это такие широкие улицы, все в цветочных клумбах и фонтанах.

Ох, ну на что мне это сдалось – внимать этой болтовне!

– Не сердись, брат, – сказал Торригаль. – Просто мы хотели… ну, утешить вас самую малость. И заодно посмотреть, всё ли в порядке у твоей живой драгоценности. До скорого!

Уже когда они со Стелламарис бесследно исчезают, – по всей видимости, уходя обратно в клинок, – я запоздало удивляюсь, что они нисколько не постарели. Хотя чему тут удивляться на фоне прочих чудес? Стальные же люди…

А на следующий день пять сотен невредимых и легко раненных триумфаторов дошли, наконец до столицы. Прочие ехали в обозе.

Они ехали верхами по главной улице во всю ее ширину, по десятку в ряд. Те, кто как в тесной раковине, зажал осаждающие Вробург войска и сквозь их ряды проник внутрь. Те, чьими руками был укрощен младший Оттокар и старший сын Оттокара-отца, погибшего в одной из бестолковых вылазок. Те, кто, в конечном счете, посадил на франзонский трон Рацибора Вробургского. В парадной и все-таки порядком измочаленной одежде. И у каждого повод заткнут за пояс, а в руках – простой деревянный ларец, ковчежец – есть разные слова для вместилища пригоршни праха, которую берут с погребального костра, дабы развеять на родном ветру.