– Родители, как я понимаю, не против?

– Скорее наоборот.

– Ну а если так, зачем тебе я?

– Для почету мне и Турайиным родичам. И насчет махра столковаться.

Шпинель замялся:

– Я для того книгу написал скондским узорным письмом. Свои стихи, понимаешь? С нотными значками, миниатюрами, поля расписные сделал шириной в девичью ладонь. Ее уже готовы во всех здешних Домах Книги копировать, только нужно надпись сделать, что это ей на память и что ей причитается весь доход с продажи.

Он не преувеличивал своих талантов, был даже отчасти скромен. Умение изысканно писать и рисовать (что в Сконде означает практически одно и то же) входит в разряд благороднейших добродетелей воина. Разве что ему помогли записать его мелодии специальными крючковатыми значками.

– Так это поистине царский дар. Что-то не так?

Арман снова замялся.

– Родственники не шибко довольны. Эти, со стороны Туфейлиуса. Не сам он, понятно – уж он-то отдает обеими руками… Только его ведь нет сейчас. После моей смерти всей этой братии тоже кой-чего должно достаться, не одной вдове. Всем мужам и женам, мальчикам и девочкам в пропорции два к одному: женщине меньше, оттого что она не платит вено, а получает.

– Не рано ли тебя похоронили?

– Я же воин, а они ремесленники и торговцы. Всё законно.

Похоже, я своим выступлением на сцену должен буду хорошо сбить цену невесте…

Ну, я вздохнул, отмылся до скрипа второй раз за день, переоделся в самое нарядное, что нашел, – и отправился на восточный базар. Напрасно мы с Арманом уповали на мое завораживающее влияние: торговаться с упертыми родичами пришлось часа три без остановки. Договорились, что Шпинелю, а значит, и армии его наследников, после моей смерти отходит загородный дворец с садом (ну да – купленная по сходной цене двухэтажная развалюха с десятком старых яблонь и груш, куда еще не единожды руки прилагать придется), а если я умру холостяком, то вообще всё мое движимое и неподвижное имущество.

Они все более чем уверены, что мне так и не суждено жениться: оттого, что я так себя поставил. Грегор тоже в вечных холостяках числится – ну, это ясное дело. Не расстрижешь ведь этакого насильно.

Разумеется, я обращался к свахам – самая уважаемая профессия там, где ты постоянно рискуешь получить кошку в мешке. Однако ни они сами, ни я так и не столковались по самому первому вопросу: кого же именно я хочу получить в жены… Одно я понимал: не ту добрую и бескорыстную душу, что с готовностью рекомендует своего мужчину ближайшим подружкам. И не властную хозяйку земли, скота и мастерских, которая берет себе в долю четырех соработников. Я хотел – вопреки своему неблагонадежному положению – стать истинным стражем сокровищницы, как здесь называют верных и отважных мужей.

А пока дважды или трижды в месяц я совершал наполовину тайное паломничество к жрицам Матери Энунны – и почти сразу понял, отчего, во-первых, это идолопоклонство никто и не подумал запретить, и во-вторых, почему в этих стенах и колоннах куда чаще встретишь девушку, чем замужнюю даму, а даму – чем ее мужа. Но если говорить серьезно, то именно священные храмовые проститутки с их умением доставить опаляющее наслаждение считаются теми, кто умеет прямо говорить с природой – или всеми земными природами и породами, – дабы тем удержать их равновесие.

Но к делу.

Первая свадьба именитого скондского миннезингера на старшей дочери еще более известных Брата и Сестры Чистоты привлекла народ с доброй половины Вард-ад-Дунья. Поскольку молодые происходили из разных вер, сочетал их сначала христианский патер с его сладострастной «Песнью Песней», а затем имам-ханиф, который сперва прочел длиннющий кусок из суры про священную корову, а потом огласил брачный контракт. Свадьбы тут обыкновенно играются «поверх всех религий», хотя супругов стараются навербовать из одной-единственной. Дело в том, что практичные скондцы ценят договор немногим меньше Божьего благословения… Детей от смешанных браков обязательно просвещают насчет обеих вер – третьей они овладевают, так сказать, походя. Не считается грехом и примерить на себя одежду другой религии. Ибо настоящий ханиф – это тот, кто умеет разглядеть Сущее за обносками любого вида и цвета.

Ведь говорил же умнейший из ханифов по прозвищу Араби: «Сердце мое открыто всему сущему: оно – пастбище для газелей и христианский монастырь, капище идолопоклонников и Кааба паломника, скрижали Торы и стихи Корана. Я исповедую религию Любви. Куда бы ни шли ее караваны, она останется моей религией и моей верой». Так учил меня Туфейлиус. И так поступали многие жители прекрасного города, а поскольку считается, что все прочие скондские города – лишь его копии, выполненные в подручном материале, то и вся великая страна Востока.

На свадебном пиру, помимо широкого многосуточного кормления, совершается ритуал «раскрытия невесты», когда не только жениху, но и всем присутствующим на миг показывают ее личико, до того скрытое в тумане семи радужных полупрозрачных покрывал, накинутых одно поверх другого. Жена как символ «батин», скрытого, и «сирр» – тайны. И просто хорошенькая девочка – не более того; так я и сказал счастливому новобрачному на следующий день, когда он слегка протрезвел – не от вина, которого на свадьбах не пьет никто из присутствующих, – а от узаконенных любовных восторгов.