Но Сталин вернул своих коллег в реальный мир: «…Я думаю, что история нас балует. Она дала нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которую нам вручили наши народы».

После обмена текущей информацией о положении на фронтах лидеры коалиции перешли к обсуждению вопроса о возможности открытия второго фронта. А. Буллок пишет, что Сталин «в Тегеране сидел с беспристрастным лицом, слушал внимательно, избегал экспансивных откровений, которые позволяли себе Черчилль и Рузвельт в беседах один на один с ним. Его вопросы могли звучать резко… но он говорил рассудительным тоном, оценки были разумны, а аргументы убедительны, именно таким образом он не оставил камня на камне от доводов Черчилля в пользу операции на Балканах или в восточном Средиземноморье, которые бы могли задержать высадку во Франции».

Тема была острой, таящей много подводных камней, и расхождение во взглядах было очевидным. Говоря о планах союзников, Сталин, в частности, отметил: «По-моему, было бы лучше, чтобы за базу операций в 1944 году была взята операция «Оверлорд» (высадка англо-американских войск в Северной Франции. – К. Р. ). Если бы одновременно с этой операцией был предпринят десант в Южной Франции, то обе группы войск могли бы соединиться во Франции. Этот план обеспечил бы успех операции «Оверлорд», причем обе армии могли бы встретиться, и произошло бы наращивание сил…»

Руководивший сражениями самой тяжелой и грандиозной войны в истории человечества, Сталин знал, о чем говорил. Его соображения были конкретны и продуктивны. «По опыту наших операций, – продолжал он, – мы знаем, что успех достигается, когда удар наносится с двух сторон, и что операция, предпринятая с одной стороны, не дает достаточного эффекта. Поэтому мы стремимся нанести удар противнику с двух сторон, чтобы он вынужден был перебрасывать силы то в одном, то в другом направлении… Я перешел бы к обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал операцию в Южной Франции, оттянув бы силы немцев из Северной Франции».

Сталин мыслил с позиции стратега – Верховного главнокомандующего, привыкшего к масштабам ведения войны на огромном пространстве, силами многих фронтов. Маршал предложил большую стратегическую операцию полного окружения германской армии на французской территории. Это было трезвое и взвешенное суждение, нацеленное на действительно крупномасштабную военную кампанию.

Черчилль не стал оспаривать мнение советского Маршала, но в противовес его позиции высказался за проведение локальной операции на Балканах. Конечно, британский премьер не имел того опыта, которым обладал Сталин. Он не только не был военным, но и мыслил иными категориями. За всю его политическую жизнь ему так и не пришлось вплотную столкнуться с действительностью большой войны.

Наконец, следует принимать во внимание, что Черчилль смотрел на проблему не с позиции стратега, а из-под козырька пробкового шлема имперского колонизатора. Он видел смысл во внедрении в центр Европы, чтобы со стороны Адриатики отхватить лакомый кусок из тела Европы для упрочения английского влияния в этой части континента. Но он не только изложил свой план, а стал настаивать на своем варианте. Сразу возникшие острые разногласия между Сталиным и Черчиллем по этому, казалось бы, чисто военному вопросу отражали различный подход к целям, которые ставили на этом этапе войны лидеры антигитлеровской коалиции.

Если для Сталина, видевшего основной задачей окончательное сокрушение агрессивной Германии, было очевидно, что самое важное – это атаковать немцев во Франции, а не растрачивать ни времени, ни сил на операции в Средиземноморье, то Черчилль, настроенный на мелодию «правь, Британия, морями…», беспокоился о том, чтобы в пылу схватки урвать побольше кусок европейской территории, полезной для имперских вожделений англичан.

Вопрос о втором фронте стал основной темой совещания. На следующем пленарном заседании, отвергая логику британского премьера, Сталин вторично и настоятельно заявил, что «основным и решающим вопросом мы считаем операцию «Оверлорд».

Президент Рузвельт, убежденный сталинской аргументацией, неожиданно поддержал его, признав, что операции в Средиземном море задержат «Оверлорд», поэтому «планы должны быть разработаны так, чтобы операции… не нанесли ущерба «Оверлорду».

Оказавшись в одиночестве, Черчилль уступил, но, когда, конкретизируя сроки высадки союзников в Северной Франции, советский лидер предложил провести ее «в пределах мая, скажем 10—15 мая», британский премьер отказался дать такие обязательства.

Сталин отреагировал мгновенно. Не забывший «погодных» аргументов, выдвигаемых в качестве причин переноса операции премьером ранее, еще на встрече в Москве в 1941 году, он резонно напомнил: «Если осуществить «Оверлорд» в августе, как об этом говорил Черчилль вчера, то из-за неблагоприятной погоды в этот период из этой операции ничего не выйдет. Апрель и май являются наиболее подходящими месяцами для «Оверлорда».

Казалось бы, договоренность была достигнута, но Сталин уже не верил в голые обещания. В стенограмме Тегеранской конференции зафиксирован «неожиданный диалог», свидетельствующий о поразительной предусмотрительности Сталина, исключающей лукавую возможность отступления союзников от принимаемых решений.

« Сталин : Если можно, то я хотел бы получить ответ на вопрос о том, кто будет назначен командующим операцией «Оверлорд».

Рузвельт : Этот вопрос еще не решен.